Приученные находиться в стаде «жыты, як уси людэ», — зомбированное население, — «вросло» в единственно возможную форму выживания: существу, за его лояльность и проявляемое малодушное, соучастие в преступлениях во время выборов, гарантировалось покровительство местного альфа-секота.

…В автобусе, как обычно, много шума из ничего.

«— Табачник знае свое дило. Правэльно робыть, шо нэкого нэ слухайе». — Лестные оценки, касаются работы министра образования. Это предполагает, что в салоне появилась сноха местного «дона Карлеоне», вместе со своей взрослой дочерью. Они разместились на сидении где-то сбоку, и чуть позади меня. На этом доне, — альфа-сексоте, — точнее уже на его снохе, — держится сельское «образование», в котором она занимает доминирующее положение. Я-то, грешным делом, подумал, что разговор заведен о Табачнике, лишь потому, что недавно выбросил в Интернет статью об этом рафинированном министре-украинофобе? Заставляю себя не обращать больше внимания на эту мышиную возню. Все, в этих головожопых, подчинено единственному закону — выживания в условиях патерналистского одичания. Лесть, приравнивается к щедрому подношению, как средство оплаты за свое земное существование.

Дальше, меня занимают лишь пейзажи, милой сердцу, малой родины.

Среди зеленых крон, промелькнула шиферная крыша дома моего, не раз обстрелянная бандитами. Когда я еще вернусь к своим пенатам? И, повернусь ли вообще? Смогу ли еще хоть одним глазом взглянуть на запущенный отцовский сад?

…Уже в следующем году, гопники, получив отмашку, набросились на братца…

Со своим натуральным хозяйством, Юра, не вписался в пророссийскую военную доктрину, относительно развития украинского села. Случалось, что до этого у него взимали дань: уводили из пастбища бычков.

Тогда, стало очевидным, принятое окончательное решение — выдворить его за пределы контролированной территории.

С его исходом, жена вынуждена была распродать натуральное хозяйство, в котором он души не чаял.

…Юра попытался скрыться на благополучной Западной Украине. Не вышло. Переехал в спокойную Житомирскую область.

Брата нигде не принимали. Свой устав, не позволял ему жить в чужом монастыре.

Он явился ко мне, в Ирпень, где я тогда снимал квартиру. Женщина, с которой я в это время жил, — Жанна (поэтесса Юанна Подтоцкая, пишущая весьма приличные стихи (http://www.stihi.ru/readers.html?janin68.), — приняла его на работу (занималась ландшафтным дизайном).

Очень скоро, она вынуждена была признать свою опрометчивость. Клиенты усмотрели в его глазах: лишь отражение реликтовой зависти. То, что он культивировал в окружающих, расцвело в нем самым пышным цветом. А ведь, говаривал мне, что внутреннее никак не проявляется в человеке. Еще и как, проявляется!

«Это же какое-то недоразумение! — жаловалась, мне, Жанна. Метафоричность мышления, управляет эмоциями поэтесс. — Он остался в своем, сельском мире. Чувствуется какая-то, детская, нереализованность в этом человеке. От этого — неодолимая зависть. Он пытается советовать, когда надо, тупо, вкалывать. Клиенты, на него, жалуются. Это очень солидные люди. У каждого — определенный вес в этом обществе. С целыми табунами прислуги. Какие вы, оба, разные…»

Неожиданно, Юра приобрел обычную хату, на забитом хуторе, в Черниговской области. Судя по всему, — это была отчаянная попытка, спрятаться от внутреннего страха, уничтожавшего его.

Откуда, в скором времени, перебрался в Сумы, упросив меня съездить на этот хутор, что — рядом с Бахмачем.

В средине весны, я предпринял вояж на этот хуторок. Эта поездка открыла мне, что у его страха — глаза огромной величины. Хутор существовал без всякой связи с внешним миром.

Сосед, очевидно, единственный проживающий гебнюк (какой населенный пункт без этой гниды?), попытался выяснить причины очередной склоки в Киевраде. Он пристально следил, оказывается, за украинской политикой. Я это выяснил, когда ходил приглашать его в братову хату, чтоб распить привезенную бутылку водки: на крыше у него торчала спутниковая антенна. По его мнению, каждый прибывший из столицы прилично одетый гражданин, должен жить политикой. Естественно, что никакого отношения к коррупционным скандалам в Киевраде, я не имел, поэтому не торопился удовлетворять его любопытство. Там, насколько я понимал причину киевского противостояния, некий прыщ на ровном месте, Лесык Довгий, решил удовлетворить свои амбиции в кулачном противостоянии с чемпионом мира по боксу в хевивейте, претендентом на мэрское кресло, Виталием Кличко. Больше всего умиляло в этой высосанной из пальца истории, что сельский чудик, придерживался стороны вздорного мажора.

3

«Здоров! чи ты ищэ жывый? Чы, як?» — Слышится, в трубке мобильного телефона, голос моего братца. Такое обращение может сбить с толку любого, если ему не приводилось выживать в условиях села. У меня богатый опыт — поэтому я глубоко не вникаю в суть подобного обращения. Соматическая сущность приема, усиливает агрессивный рефлекс нападающего; помогает ему захватить пространство для общения, осуществляя давление на панцирь внутренней защиты собеседника. В условиях села приживались особи, прошедшие качественную подготовку в пенитенциарных заведениях (в советской казарме). Насилие и садизм, в подобных учреждениях, составляют свод неписанных законов (понятий). Коммуно-гебистская фронда во власти, насадила отношения в наших селах — армейской казармы и тюремной камеры. Братец, я догадываюсь, хотя и не говорю ему и никому, по некоторым причинам, был «завербован» в стукачи бывшим директором школы, сексотом Петруней, что позволило ему поступить в вуз, сделавшись опорой любого пророссийского проекта. Завербовавший его, не имел достаточного авторитета, чтоб брат закрепил за собой надежное место под солнцем.

Я буркнул что-то в ответ, и уже, было, собирался поведать братцу о крепости своего здоровья, что, мол: «Не дождетесь!», — как отвечал старый еврей на все обращения своих знакомцев. Но, — в описываемом случае, — произошла досадная заминка.

Из трубки полился пространный монолог о том, как брат удачно устроился дворником (испугался признаться в каком городе), в дачном кооперативе. Узнаю все подробности его быта. Он, оказывается, поселился в домике управления, а дешевые продукты (соленую кильку и ячневую крупу), покупает вблизи, на небольшом базарчике.

Дальше выяснилось, что он сильно скучает по дому, и хоть сейчас бы пешком отправился в родное село.

«— Дужэ красиво у нас! — Заключает кулик, похваливая свое болото. — Такойи прыроды нэгдэ нэмайе! Я в Грузийи — жыв. В Чечни — служыв…» — «Эту красоту еще надо видеть». — Успел я вставить свои пять копеек. — «Я шысть десяткив прожыв у своему сэли, и вси миста ци добрэ вывчыв, — продолжает брат. — Тилько, на старости, прыйшлось поскитаться…» — «Не надо было залупаться», — намекаю на причины его спешного ретирования из села. — «Я нэкого нэ трогав», — защищается братец (во что, я охотно ему верю).

После «Оранжевой» революции (я активно принимал в ней участие), я вынужден был оставить это село. Угасла последняя надежда на спокойный творческий труд.

Мафиозная власть в Украине сильно укрепила свои позиции: стало