1974 год. 2 июля 8:49

– Всё сделал, как я сказала? – спросила Марго Болотина, оглядывая окрестности дачного посёлка.

– Да. С поезда сошёл в Вишневке. Сюда на попутке приехал, – отчитался Болт. – Марго, на кой такая шпионская бодяга? Ты чего думаешь, мусора меня пасут? Меня кроме пары тройки блатных у Глухого, больше никто не видел. Зря ты очкуешь.

– Бережёного Бог бережёт, – ответила Марго, не покидая маленькую, уже прогнившую веранду дачного домика, откуда она продолжала осматривать местность.

– У меня с капустой туго, – пожаловался Болт. – Ты уже полгода меня не грела. Подкинь на жизнь.

– Меньше катать надо, деньги целее будут. Сумку открой, там хавка на первые пару дней. И вот тебе червонец, – Терёхина достала из дамской сумочки красноватую купюру.

– Ты чё?! – крикнул Болт. – Наши дела так плохи, что ты суёшь мне эти копейки?

– Не бузи, Болт. Завтра днём к двенадцати, приедешь в город. Позвонишь мне на вахту. Я капусты тебе подкину. Но главное вот что. Нужно тебе человечка на шухер найти. Сам знаешь какой нужен. Ты когда ещё обещал?

– А я чего, рожей не вышел?

– Ты мне для других дел нужен. Ты чего, Дима, подумал, что Марго тебя бросит?

– Ничего я не подумал, – буркнул Болт.

– Нет, Димка, ты мне уже как родной. Я брату твоему обещала тебя пригреть. Так что не парься. А человечка мне найди. Надёжного.

– Найду, – Болт сложил червонец вчетверо и убрал в карман. – Есть у меня на примете один. Побазарю с корешами, если за него впишутся – приведу.

– Кто такой?

– Погоняло Сюня. По малолетке оттянул. Шустрый малый и с башкой.

– Вот и хорошо, – сказала Марго. – Пойду я, а то на электричку опоздаю. Не отсвечивай тут. Веди себя тихо. Покеда, Болтик.

Маргарита спустилась с обветшалой веранды и быстрым шагом пошла в сторону станции.

1974 год. 1 сентября. 8:20

Никак не ожидала Люба Пожарская, что сегодня она окажется в одной «обойме» с настолько неприятным для неё мужчиной. Неделю назад Забродский пригласил Любу к себе и объявил что она, популярная в городе молодая актриса, первого сентября принимает участие в церемонии открытия новой школы. Событие было знаменательным. О нём писали местные газеты, сообщали по радио и готовили сюжет на телевидении. Пожарская подготовила короткую речь. Отнеслась к этому с большой ответственностью. Шутка ли, на открытии будут первые люди области и даже ждали кого-то из Политбюро ЦК. Это была возможность произвести впечатление. Любовь публики это конечно хорошо. По сути, это главное. Но любовь власть имущих куда более важно в провинциальном обществе. Да и не в провинциальном тоже.

Надо сказать Маргарита Терёхина, уже давно взявшая «шефство» над племянницей, в этом аспекте изрядно подливала масла в огонь. Она не уставала повторять при каждой встрече с Любой, что дружить и даже заигрывать с важными людьми, перспективная актриса обязана. Иначе само понятие перспектива в скором времени исчезнет. Пожарская первое время осторожно прислушивалась, но видя, как тётушка приручает к рукам окружающих, начала следовать советам родственницы.

И вот первого сентября Пожарская на трибуне. Вот– вот появятся высокие гости и начнётся митинг. Люба чувствовала себя спокойно. Ей не привыкать к большой аудитории, к разношёрстной публике. Да и к высоким начальникам, часто сидящим в обкомовской ложе под бдительным наблюдением церберов-жён и поедающих красивую актрису жадными глазами, тоже не привыкать. Но вся её уверенность испарилась, как только она услышала над своим ухом знакомый и ненавистный голос:

– Здравствуйте, Любовь Владимировна.

Ей даже не надо было поворачиваться, чтобы понять кто это. Конечно, это Дмитрук. Это его слащавый баритончик. Как же давно Пожарская его не видела. Она думала, что после тех неприятных событий в его кабинете, Владимир Григорьевич больше не приблизится. А он вот, стоит за спиной и повизгивает ей на ухо. Люба тут же начала соображать, как выстроить отношения с этим неприятным человеком. Но только здесь, на трибуне. Выпячивать открытую неприязнь в данном случае было неразумно. Пожарская решила в присутствии посторонних играть в доброжелательность.

– Здравствуйте, товарищ Дмитрук, – не поворачивая головы, сказала Люба.

– Вы забыли моё имя? – также негромко продолжал Дмитрук. – Или до сих пор дуетесь на Владимира Григорьевича за ту нелепую выходку?

– Дуются животики у младенцев от неправильного питания, – съязвила Люба. – А я просто вас не люблю, товарищ Владимир Григорьевич. Сами виноваты.

– Виноват. Виноват. Признаю и хочу смягчить ваше сердце, – второй секретарь явно искал примирения.

В этот момент из больших распахнутых дверей новой школы вышла «высокая» делегация во главе с первым секретарём обкома Кононенко и представительным мужчиной в сером костюме с очень знакомым лицом. Видимо это и был кто-то из Политбюро. Делегация быстрым шагом направлялась к трибуне. Люба поняла, что сейчас начнётся митинг и скоро ей предоставят слово. Надо было закончить разговор с Дмитруком. «Лучше худой мир, чем хорошая война, – вспомнила аксиому Пожарская», а вслух сказала Владимиру:

– Тогда остыньте в атаке. Дайте время. И возможно, всё уляжется и мы станем друзьями.

– Надеюсь, Любовь Владимировна, очень надеюсь, – шепнул секретарь на ухо Пожарской.

Люба сказала свою речь блестяще, собственно по-другому и не могло быть. Кононенко обратил внимание на интересную девушку и, повернувшись к кому-то из своей свиты, что-то спросил. Получив ответ, он опять внимательно, изучающе, посмотрел на Пожарскую. От актрисы не ускользнул пытливый взгляд первого секретаря, но Люба решила не показывать вида. Она вся в патриотическом порыве, вся в митинге. Надо ли говорить, что роль активистки сыграна была безупречно. Сразу после митинга к Любе кошачьей походкой подошёл молодой мужчина, который всё время стоял за спиной у Кононенко.

– Любовь Владимировна, – обратился к ней мужчина, – меня зовут Евгений. Я передаю вам приглашение Николая Семёновича на сегодняшнее вечернее мероприятие в обкоме. Прибыть необходимо к шестнадцати часам. Я вас встречу. Не опаздывайте.

Евгений говорил быстро и очень убедительно, чеканя каждое слово.

– Но у меня сегодня вечерний спектакль, – немного растерянно вымолвила Пожарская.

– Я дам распоряжение, чтобы вас заменили, – было впечатление, что у молодого человека готовы ответы на все Любины вопросы, даже на те которые она не задавала. В итоге Евгений отчеканил следующее. – От таких предложений не отказываются. Не опаздывайте.

1994 год. 24 июня 8:34

– Зачем тебе самому-то ехать? Василий Иванович, это Москва. При нынешних временах там тебя с хлебом-солью принимать не будут, – пытался переубедить Куприянова полковник Габашидзе. – Делай запрос. Дожидайся ответа. А там решим, как поступить.

– Михаил Ревазович, Миша, – Василий наедине мог себе позволить обращаться к Габашидзе по имени. – Ты сам знаешь, что именно при нынешних временах я ответа буду ждать до второго пришествия. Подпиши рапорт. Я в столице имею кое-какие связи. Выйду на эту звезду театра и кино.

– Василий, – сопротивлялся полковник, – не достанешь ты её. А если и достанешь, то ничего не добьёшься. Пустышка это. Поверь.

– Миша, неужели ты меня не понимаешь? Ты же сам был сильным опером. Ты вспомни дело Пустовойтовых.

– Но– но, Василий! Запрещённый приём, – махнул рукой Габашидзе. – Это убийство у меня в башке сидит до сих пор. Не напоминай лучше.

– Ты прости, Михаил, но для меня дело «чёрного» старика тоже, что для тебя убийство Пустовойтовых. Если бы сейчас ты нашёл новые улики или какую-то новую зацепку, то неужели плюнул бы на это? Не поверю.

– Хватит, хватит, Василий Иванович. Я ночами не сплю когда вспоминаю, как из-за моей неопытности погибли люди. Тогда думал, что жить дальше не смогу. Потом смирился. – Габашидзе замолчал и, остановив свой взгляд на открытом окне, задумался.

Куприянов машинально достал из кармана уже изрядно похудевшую пачку «Camel», выудил из неё сигарету и стал привычно её тискать. «Зря я напомнил Мишке об этом, – размышлял Василий. – Но иначе его не убедишь. Он в должности начальника уже лет пять, а может шесть. Что не говори, а власть людей меняет. Так что давай, Миша, вспоминай, для чего нам эта