считал себя виноватым в чем-то или неудачником. И это пришлось Антипову по душе. — Дома у вас все хорошо, Захар Михайлович?

— Нормально.

— Невестка пишет?

«И про невестку знает! — удивился Антипов. — Подготовился, значит, к разговору. А раз подготовился, что-то серьезное...»

— Пишет, — сказал. — Спасибо.

— Внучка растет, здорова?

— Растет, что ей! — Тут и он не сдержал улыбки. Всегда приятно, когда про внучку спрашивают. — Не понимает, что на свете делается, все ей в радость.

— И слава богу, что не понимает, успеется. К сожалению, страданий и горя людям еще надолго хватит...

— Как это? — Антипов выжидающе и с некоторой растерянностью смотрел на Шеретнева.

— Пока человечество научится своей судьбой распоряжаться, много воды утечет. Мы с вами можем надеяться на лучшее, Захар Михайлович, а готовыми должны быть ко всему. Такая вот диалектика получается. — Он переложил на столе какие-то бумаги, чуть сдвинул в сторону графин с водой. — Давайте ближе к делу.

— Я слушаю вас.

— Что бы вы ответили — только подумайте, не спешите с ответом, — если бы вам сейчас предложили поехать в Ленинград?..

Чего угодно ожидал Антипов от этого разговора, но такой поворот был совершенно неожиданным. Эка, в Ленинград! Что же здесь раздумывать долго?.. Хоть сегодня...

— Готов прямо от вас на поезд, — сказал он. И добавил: — Даже пешком согласен.

— Прямо от меня не надо. Пешком тоже. Имеется в виду скорое будущее.

— Когда угодно. — И, спохватившись, решился спросить: — А зачем нужно ехать?

— Работать, завод восстанавливать.

— Война же еще не кончилась...

— Война войной, а пора и о будущем подумать, о завтрашнем дне. Не век же воевать будем.

— Это верно, навоевались, — согласился Антипов, поругивая себя за оплошность. Ну надо было спросить такую глупость: зачем! Ясное же дело, не отдыхать.

— Правительство и Центральный Комитет партии приняли решение о восстановлении промышленных предприятий, пострадавших во время войны и... оккупации. В числе первых назван и ваш завод. — Парторг вышел из-за стола, сел рядом с Антиповым. — Скажу больше, Захар Михайлович: вашему заводу уделено особое внимание. Значение его для последующего восстановления и развития всей нашей промышленности очень велико. И заслуги, разумеется, тоже.

— Значит, все эвакуированные по домам? — И подумал, что, выходит, не зря женщины радовались скорому возвращению домой, в Ленинград.

— Нет, — сказал Шерстнев. — Сейчас от нас поедут несколько человек. Хочу предупредить вас: не стоит об этом говорить. Вы понимаете?..

— Как не понять.

— Учтите, вам никто не приказывает. Дело добровольное. Там ведь пока трудно.

— Что значит никто не приказывает?! — недовольно высказался Антипов. — Раз надо, это и есть для меня приказ.

— Семья, Захар Михайлович, с вами не поедет, останется здесь. На какое-то время. Поэтому и вы вправе не ехать. Подумайте.

— Получается, что вы позвали меня, чтобы предложить подумать? — Он встал, одернул ватник. — Я член партии большевиков, товарищ парторг! Слово партии для меня закон, даже больше, чем приказ.

— Другого ответа я и не ждал. — Шерстнев тоже встал. — Собирайтесь в дорогу. А о семье не беспокойтесь, мы позаботимся о них.

— Есть собираться!

— В добрый путь, как говорится.

Выходя из кабинета, Антипов столкнулся с Веремеевым и подумал, что, всего вероятнее, его вызвали за тем же. Но говорить ничего не стал. Не велено, значит, так нужно.

Радостно было сознавать, что вот он скоро поедет в Ленинград, домой, однако и нелегкие мысли одолевали его, потому что оставлял семью. Понимал, что жене трудно будет без него с внучкой на руках. К тому же и здоровье ее вызывало опасения. Что-то ослабела она за последнее время, похудала сильно. А к врачам не загонишь, покуда не свалится с ног. Отмахивается. Дескать, что твои врачи, отец, понимают!.. Но и то правда — откуда здоровью взяться...

Галина Ивановна, узнав о предстоящем отъезде мужа, схватилась за голову. Антипов, как мог, как умел, успокаивал ее.

— Не одни же, мать, остаетесь, люди вокруг! И не у всех, сама знаешь, мужики в доме. В бараке-то, посмотри, я да Веремеев. И он со мной вместе уезжает. Война, мать, а меня партия командирует, доверие оказывают. Обоснуюсь дома — сразу и вас позову. — На этот счет у него не было уверенности. — Потерпите маленько.

— Маленько ли, отец?.. — поднимая заплаканные глаза, с сомнением сказала Галина Ивановна.

— Раз парторг обещал, так тому и быть.

— Потерпим, куда же деваться, — вздыхая тяжело, проговорила она.

— Внучку, мать, береги. Что надо — продавай, не жалей. Наживем.

— Продавать-то, отец, нечего.

— Я буду присылать деньги.

— Ладно тебе, проживем. Хуже было.

— Ты у меня молодец, мать! — сказал Антипов, обнимая жену. — За Клавдией тоже присматривай. Как бы глупостей каких не наделала. Замечаю, любовь у нее вроде появилась.

— И ты заметил? — удивилась Галина Ивановна обрадованно.

— Невидаль какая! И слепой заметит.

— Восемнадцать скоро девке, взрослая уже.

— Про то и я толкую.

— Ты когда едешь-то?..

— Не знаю, мать...

Весна взялась дружная, спорая, с отъездом что-то затягивалось, и Антипов надеялся втайне, что, может, успеет вскопать своим огород и посадить картошку. По утрам спешил взглянуть — не пора ли? И ведь знал, что рано: какой огород, когда по ложбинам и там, куда не доставало солнце, еще лежал плотный снег.

Так и не успел. Двадцать третьего марта опять вызвали в партком и объявили, что на послезавтра назначен отъезд.

Соседям и вообще знакомым было сказано, что едут они с Веремеевым в командировку, обмениваться опытом работы. И это, в сущности, была правда: им действительно выписали командировочные предписания, в которых написали, что они следуют в Ленинград «на основании Постановления Совета Народных Комиссаров...»

А провожать себя на вокзал Антипов не позволил ни жене, ни дочери.

— Нечего, — сказал, как отрубил.

Не любил он провожаний и поцелуев возле вагонов, на