разговорить Людмилу про старуху Шубуун. Людмила рада была поговорить с приятной умной собеседницей и с удовольствием ей рассказала про весеннее приключение мужа, чуть не закончившееся трагедией.

Муж Василий, после того как провалился под лед и неделю пролежал в юрте у старухи колдуньи, здорово изменился. Был болтун и балагур – стал все больше молчать; пил, бывало, без перерыва по две-три недели – так вообще перестал. Ну так, с устатку рюмку-две за ужином или после баньки с тем же дедом Степановым выпьет, а больше ни-ни. Чудной стал, честное слово. Про Шубуун рассказывает неохотно, говорит только, что зря ею детей пугают. Она, конечно, колдунья, но просто так зла делать не станет.

Как она его из полыньи вытащила, совсем не помнит. Очнулся Василий на деревянной лежанке на подстилке из шкуры марала. Потом его такой же шкурой старуха накрывала, панты клала возле головы и долго выла над ним какие-то заклинания. Именно выла, так как на человеческую речь это совсем не походило. «У шаманов это называется камлание, – подумала Марина, внимательно анализируя рассказ Людмилы, – и как он только все это запомнил?»

Потом старуха достала бубен и давай по нему колотить. Била очень сильно и очень громко, а потом Василий опять отключился. Уснул и проспал почти два дня. Зато после этого сразу с постели встал. Шубуун ему объяснила, что просила у духов, чтобы они ему дали силу марала, чтобы он мог победить засевшую в нем хворь. А хворь была нешуточная – воспаление легких как минимум. Еще бы, столько в лютый мороз в воде пробарахтаться!

И ведь уже сколько времени прошло, а Василий ни разу не болел. Раньше, бывало, от работы уставал: дрова когда долго поколет или траву покосит – где-то кольнет или стрельнет, а теперь как моторчик вставили. Может хоть весь день топором махать – ни усталости, ни боли. Действительно, стал как молодой марал. А уж по этому делу, ну, по мужской части, так вообще не узнать…

Детали Марина уточнять не стала, поинтересовалась, как можно найти Шубуун. Но, оказывается, никто не знал, где она живет. Даже Василий, которого она в бессознательном состоянии к себе в юрту принесла и сонного, опоенного ее травками, назад к речке доставила. Как? Хороший вопрос. Видимо, волоком тащила.

Когда он проснулся, никого рядом не было, он сидел на берегу речки. Василий даже подумал, не приснилось ли ему все это – юрта, косматая седая старуха с бубном, теплые шкуры маралов… Но ведь неделю он где-то жил, да и ощущения были очень отчетливые, осязаемые. Сны такими не бывают.

«Да, странностей много, – размышляла Марина, сидя за столом, за которым сытые довольные люди уже принялись петь песни. – Как жаль, что Василий вернется только через три дня. Значит, завтра нам придется самостоятельно идти на поиск Шубуун. Что-то мне подсказывает, что она знает про Сигору и айяндаков».

Троеглазов тоже с удовольствием прослушал рассказ Людмилы и сделал свои выводы, полностью совпавшие с выводами Марины, – самостоятельно отправляться завтра на поиски Сигоры и Шубуун.

Глава 4

Несмотря на то что Тимофей проснулся очень рано, часов в пять утра, во дворе уже суетилась баба Дуся, подзывая кур и цыплят. Дед Степанов тоже не спал – откуда-то из глубины двора был слышен его скрипучий, стариковский кашель.

С вечера Тимофей вместе с Ванькой сходил к машине, взял необходимые вещи и упаковал рюкзаки. Делал он это быстро и основательно, вызывая искреннее восхищение Марины. Она всегда долго возилась с вещами, вечно забывала положить все самое необходимое, зато блокнотов и ручек всегда набирала великое множество. Троеглазов окрестил это «академическим невежеством» и признался, что и сам собираться в дорогу не умеет совершенно. Понятное дело, тут рейтинг Тимофея значительно вырос. Удивительно, но все семейство Степановых непризнанным лидером троицы посчитало Тимофея. И это положение всех очень устраивало.

Вышли в путь в седьмом часу утра, наскоро перекусив тем, что осталось от вчерашнего пиршества. Ванька рвался пойти с понравившейся ему компанией в качестве провожатого, но дед строго-настрого запретил ему мешаться под ногами у ученых людей. Тимофею очень понравился его новый имидж – еще никто и никогда не принимал его за ученого, а вот дед Степанов уважил.

Погода стояла хорошая – солнце уже взошло, но жары и июльского пекла еще не было. Когда, пройдя километра три по проселочной дороге, они вошли в лес, стало даже немного прохладно. Марина любила ходить в походы – с рюкзаком за спиной, в резиновых кедах и легкой бейсболке она сама себе напоминала студентку, и ей это нравилось.

Троеглазову ситуация напоминала далекие юношеские годы, когда он в составе Самошинской геолого-разведочной партии колесил по бескрайним сибирским просторам. Даже пришли на ум незамысловатые стихи, оттуда, из далекой юности:

А весной происходит странное:

Дух бродяжий берет свое.

Снова тянет в места глухоманные,

Где геологи да зверье…

А Тимофей шел впереди всех, играючи отсекая маленьким топориком колючие ветки, преграждающие путникам дорогу. Шел и ни о чем не думал, просто наслаждался красотой алтайского леса.

Идти решили в западном направлении, к «тройным белкам» – к трезубому горному массиву, верхушки которого в любое время года, даже в самые жаркие летние дни, были покрыты белым снегом. По карте местности, которую Троеглазову за немалые деньги сделали в НИИ картографии и геодезии по его личному заказу и где все было рассчитано с максимальной точностью, определили, что ходу до «белков» восемнадцать километров. Идти предстояло долго, больше суток – сначала по лесу, а дальше уже по равнине.

В этом месте, по мнению старика Степанова, могло находиться обиталище старухи Шубуун.

Лес постепенно кончился, уступив место совсем другому виду. Внезапный переход от горно-таежного ландшафта на почти альпийские равнины, покрытые сочной зеленью и пестрым ковром из ярких ароматных трав и цветов, заставил путников ненадолго остановиться. Панорама открылась сказочная, какая-то нереальная, как из красивого фильма.

Белоснежные верхушки «белков» под лучами солнца стали вдруг золотыми. Они так ярко светили в глаза, что смотреть на это буйство красок без темных очков было просто невозможно. Тимофей как в воду глядел, когда вечером собрал рюкзаки. Очки в футлярах он положил в самый легкий, Маринин.

– Марина, доставай очки, пока мы от этой красоты не ослепли.

– Какая проза, Тимофей!.. Смотри во все глаза! Когда ты еще такое видел?

– Да я что? Я же о вас беспокоюсь!

Слушая перепалку своих спутников, Троеглазов подумал, как было бы здорово