— Неслыханно, господа, чтобы в нашем уезде… Вот так, отпрыска одного из именитейших фамилий, словно… Не могу поверить, господа, не могу…

Полуэкт Осипович вроде бы рядом стоял, но складывалось впечатление, что он где-то в другом месте. Видимо, привык чувствовать себя в стане если не королём, то первым лицом, но когда рядом находилось вышестоящее начальство, Руссакович терялся и чувствовал себя пигмеем.

— Где же наш уважаемый Викентий Алексеевич?

— Я давно здесь, — подал голос статский советник Гринёв, исполняющий должность судебного следователя уездного города Шавли, — не посмел перебивать ваш разговор.

— Викентий Алексеевич, а мы вас заждались.

— Простите, Леонид Мартинович, я здесь, так сказать, частным порядком. Следствие будет вести Иван Николаевич, — поправил очки Гринёв и указал подбородком на надворного советника Кривицкого, мужчину средних лет, с залысинами на круглой голове, — ведь здесь епархия здешнего судебного следователя. — В его словах проскользнула ирония.

Иван Николаевич при словах шавельского следователя хотел что-то сказать, но передумал, сочтя за лучшее молчание. Сейчас важнее слушать, чем говорить, тем более что откуда-то появился столичный сыскной агент.

Начальник уезда обратил взгляд на Кривицкого, долго смотрел на него, поджав губы, потом всё-таки произнёс:

— Вы, Иван Николаевич, готовы начать следствие?

Последний не ответил — от неожиданности у него перехватило дыхание, — только кивнул головой.

— Кто доложит Филиппу Ивановичу о случившейся трагедии? — Леонид Мартинович смотрел в сторону, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Разрешите мне? — раздался незнакомый голос, заинтересовавший уездного исправника. Сосновский с нескрываемым любопытством посмотрел на петербургского чиновника. — Мне так или иначе хотелось бы, чтобы господин фон Линдсберг уделил мне некоторое время.

— Ваше право. А вы? — Леонид Мартинович сверлил глазами Кривицкого.

— Как следствие пойдёт, — уклончиво ответил Иван Николаевич.

6

Правитель канцелярии, действительный статский советник Кручен-Голубов поморщился, когда секретарь доложил о приходе какого-то полицейского чина. Владимир Саввич испытывал к ведомству внутренних дел давнюю неприязнь. Будучи восторженным юношей, он попал в неприятную ситуацию, которая могла повлиять на его дальнейшую судьбу. Но благодаря вмешательству близкого родственника, чиновника канцелярии Его Императорского Величества, удалось выйти из положения, не потеряв ни единого, как говорится, волоска. Но три дня и три ночи, проведённые в каземате, запомнились надолго. Полицейский мог бы отпустить Володю домой, пожурив или сделав выговор, но решил проучить. Тюрьма — не лучшее место для изнеженного воспитанием юноши.

— По какому вопросу явился сей… — Владимир Саввич не договорил.

— Говорит, по служебному, — ответствовал секретарь.

Кручен-Голубов с минуту помолчал, отбивая дробь пальцами по поверхности стола. Не примешь — так, не дай-то Боже, пойдёт жаловаться вышестоящему начальству; примешь — подумает, что из-за боязни, или «рыльце в пушку».

— Через четверть часа можешь его ко мне проводить.

— Слушаюсь, — кивнул головой секретарь.

Через некоторое время Михаил Александрович предстал перед чиновником Военно-медицинского управления.

Кручен-Голубов поднял на вошедшего взгляд блёклых выцветших глаз. С интересом посмотрел на сыскного агента, пытаясь уловить, что привело сюда последнего.

— Я вас слушаю, — голос действительного статского советника звучал несколько скрипуче, словно несмазанная ось телеги, — только, пожалуйста, не отнимайте много времени, меня ждёт служба.

— Простите, Владимир Саввич, — Лунащук скользнул взором по правителю канцелярией и сразу же отметил неприязнь в глазах Кручен-Голубова. Не спрашивая дозволения, подошёл к стулу и сел, заложив ногу на ногу. — Но дело моё требует деликатного подхода, и поэтому я решился обсудить его с вами, прежде чем беседовать со служащими канцелярии.

У Владимира Саввича перехватило дыхание от бесцеремонного поведения полицейского. Мало того, что он развалился без позволения на стуле, но и смеет в таком тоне разговаривать. И… Кручен-Голубов поёжился, словно по спине проползли морозные мурашки, и приготовился слушать.

— Меня зовут Михаил Александрович Лунащук, и я служу в сыскном отделении чиновником для поручений.

Действительный статский советник кивнул головой.

— При канцелярии служил статский советник Варламеев. Вот о нём я хотел бы с вами поговорить.

Владимир Саввич не сразу отметил это «служил», и вначале хотел возмутиться: мол, по какому праву полиция… Но взял себя в очередной раз в руки и не нашёл ничего лучшего, чем сказать:

— Почему «служил»? Александр Андреевич служит при канцелярии архивариусом и казначеем, находится на хорошем счету… — потом словно спохватился: — Чем вызван ваш интерес к господину Варламееву?

Лунащук выдержал некоторую паузу и тихо произнёс:

— Александр Андреевич Варламеев убит в собственной квартире.

— Как — убит? Когда убит? Кем убит? Я думаю, вы перепутали либо фамилии, либо вообще нашего Александра Андреевича с кем-то иным. Ну, не может быть, чтобы милейшего господина Варламеева… Вы ошибаетесь, господин Лунащук, — лицо правителя канцелярии побледнело, щёки затряслись, и в глазах появился какой-то не осознанный до конца страх, — не может того быть. Я не далее, как час тому видел Александра Андреевича в коридоре. Он беседовал с нашим журналистом Рюйтюном. Не мог же я ошибиться. Не мог! — Кручен-Голубов положил ладони на столешницу, словно намеревался подняться и прекратить бессмысленный, на его взгляд, разговор.

— Увы, Владимир Саввич, ошибки быть не может. По поводу насильственной смерти господина Варламеева я веду дознание и хотел бы поговорить со служащими вашей канцелярии.

— Да ради бога, — отмахнулся правитель канцелярии и машинально добавил: — какое несчастье, какое несчастье… — потом обратил на собеседника взгляд, в котором ещё теплилась надежда: — Может быть, это кто-то другой? Однофамилец или…

— Ошибки быть не может, — настойчиво повторил Лунащук.

— Я определённо не понимаю, как это возможно? Если бы Александр Андреевич был немощным стариком или болезненным человеком… Но он же строил планы на будущее, всегда жизнелюбивый и весёлый. Так не хочется говорить, что был, — Владимир Саввич провёл рукой по лицу, словно хотел смахнуть с лица что-то прилипшее и тягучее. — Только что он ходил по земле, дышал, приходил с документами на подпись… И вдруг, одночасно, в один какой-то миг от человека ничего не остаётся… Не понимаю, как же так? — Кручен-Голубов не мог прийти в себя от принесённого полицейским чином известия, а Михаил Александрович не перебивал, давая возможность правителю канцелярии выговориться, выплеснуть накопившиеся эмоции, чтобы потом побеседовать на трезвую голову.

— Но я же не мог ошибиться? — с некоторым удивлением произнёс Владимир Саввич. — Ну, в том, что Варламеев беседовал с Рюйтюном. Как же я мог перепутать? И было это час тому. Михаил Александрович, я хотел, было, подойти, но меня отвлекли, и я… Не верится мне, не укладывается в голове, — Кручен-Голубов обхватил голову руками, и