и не догонишь. Я не могла отвести от нее глаз. Идет, благопристойно потупив взор, в руках охапка цветов – видно, подношение богу. Разумно с ее стороны искать милости нашего бессмертного покровителя, связать себя с Троей и защитниками города. Не уберегут их с Парисом одни лишь прихоти Афродиты.

По-прежнему не поднимая глаз, она дошла до ступеней. А тут улыбнулась удивленно, будто не ждала меня увидеть, хотя наверняка догадывалась, что я следила за ней от начала дорожки и до самого конца.

– Кассандра! – приветствовала она меня. С такой неподдельной теплотой.

Я хотела заглянуть ей в глаза, но взгляд мой сам собой увильнул. Отвлекся на ящерку, бежавшую по нагретым солнцем камням, сквозь чересполосицу тени и света, сочившегося меж колонн. Замерев вдруг и сохраняя полную неподвижность, она как будто тоже ожидала моего ответа. А я не знала, как с Еленой и заговорить.

– Прости, если отвлекла тебя от обязанностей, – сказала она.

Я покачала головой и ответила, все не поворачивая к ней лица:

– Входи.

Мимо проплыла ее улыбка, волосы, всколыхнувшиеся от ветерка, сладкий аромат принесенных ею цветов. Оказавшись внутри, я часто заморгала, смигивая огненные клейма солнца, отпечатавшегося в глазах, привыкавших теперь к сумраку.

– Красиво, – сказала она, то ли имея в виду весь храм, то ли статую Аполлона, к которой возвела глаза.

Я представила на миг, как взгляд бога обращается к нам, как изгибается, отрываясь от подножия, стопа из слоновой кости, как вздувается над его плечом резное одеяние. Интересно, она и тогда осталась бы стоять на месте все с той же непоколебимой уверенностью?

– А в Спарте есть такие храмы? – спросила я неожиданно для самой себя, и даже испугалась.

Елена задумалась.

– Есть нечто похожее. Но Троя совсем другая. – Она вздохнула. – В последний раз я покидала Спарту в детстве. Здесь иной мир.

Я хотела спросить, где же она тогда была, но колебалась. В словах ее послышалась печаль, о причинах которой, наверное, нельзя было, да и не стоило, допытываться.

– Много тебе Парис о Трое рассказывал? – спросила я наконец и тут же вздрогнула, представив их на борту его корабля, увозящего Елену из дома.

Хочется ей к этому возвращаться или тяжко и вспоминать? Я и не догадывалась. Совсем иной мне представлялась Елена – самодовольной и безмятежной перед лицом беды, которую навлекли на нас эти двое. Она же, напротив, была тиха и задумчива, не то что Парис. И возненавидеть ее теперь, стоя лицом к лицу, оказалось не так уж просто.

– Опишешь ли другому для него непредставимое? – усмехнулась она. – Да Парис и сам Трою едва знает. Почти такой же тут чужак, как я.

Однако держался он совсем иначе. Во дворце вел себя как дома, был непринужден, словно вырос тут и всю жизнь сидел, развалясь, в креслах с нарядной резьбой, потягивал вино из чаш с драгоценными каменьями, облачался в тончайшие ткани, неизменно улыбчивый и красноречивый.

– В Спарте меня каждый знал, – продолжила Елена. – Меня и сестру, Клитемнестру.

Сквозняк холодной змейкой обвил скругленные колонны, пощипал меня за руки.

– И я знала каждого. А здесь все знают мое имя, но я не знаю их имен и ничего о них не знаю. – Она глянула на меня через плечо, и наши глаза наконец встретились по-настоящему. – Но о тебе немного знаю – о твоих видениях.

– Если ты слышала об этом, то знаешь и что мне никто не верит. Думают, я с ума сошла.

Она пожала плечами.

– Как я и сказала, трудно описать другому для него непредставимое. Если самому тебе бог не являлся, проще не верить. Когда моя мать рассказывала, что ее Зевс навестил, люди тоже поначалу думали: лжет.

– А почему передумали потом?

– Я родилась.

Ее нечеловеческая красота стала доказательством – увидев Елену, все сразу поверили в неземного родителя. Я опустила глаза. А где мне взять доказательства? Даже если предостережения мои сбывались, люди, кажется, о них и не помнили. Слова мои не весили ничего, сказала – как на ветер бросила.

– Когда Парис повстречал Афродиту, та пообещала, что я стану его женой. И вот я здесь.

Елена улыбнулась, а я вспомнила, как злилась на брата, слушая вместе со всеми эту историю, хоть и не всю. О назначенной в награду Елене он умолчал.

– Но если Аполлон передал тебе дар, людям непонятный, им проще, наверное, считать это безумием.

– Дар, – повторила я.

Золоченый лик статуи оставался бесстрастным. Я прикусила щеку, чтобы еще чего-нибудь не сказать. Любовь, красота – вот это, наверное, дар, хоть красота Елены убийственна – подстрекательство к войне и смуте. Но скажи ей об этом – отмахнется, как и остальные, несмотря на всю сердечность своих слов. Посему, сложив руки на груди, я хранила молчание. Она вроде бы все понимала, но начни ей только объяснять, приоткрой хоть краешек видения, потрясавшего мой разум, сумела бы, конечно, как-нибудь обойти правду, уклониться от истины и вместо этого услышать совсем иное.

– Ты пришла с подношением, – сказала я. – Это мудро – прибегнуть к Аполлону, едва прибыв в наш город. Будущей троянской царевне почтить его полезно.

– Ты права.

Она вскинула голову, и хоть осталась невозмутимой и дружелюбной, а все же некая дверь между нами закрылась. Я вернулась к роли жрицы, занялась обрядами, известными наизусть, изо дня в день одними и теми же, которых могла держаться, даже когда все вокруг, кажется, менялось, шаталось, шло вкривь и вкось. Постоянство – вот настоящий дар. Прочный каменный пол – лбом приложиться, да стены вокруг – мое убежище, пусть лишь на время, пока не ворвется буря, а она близится, я-то знала.

Елена ушла, я не смотрела ей вслед. Не сомневалась, что она вернется, и, вопреки самой себе, испытывала неугасающее любопытство и тягу к ней – посторонней в этом городе, как и я.

Знала ведь, что так оно и будет, и все же не смогла подготовиться к той минуте, когда на горизонте показался греческий флот – необозримый строй длинных кораблей с изогнутыми носами, перекрывший край света. Кораблей во множестве, доселе невиданном.

Даже Елена поразилась – Елена, продолжавшая навещать меня в храме и после первого нашего разговора и беседовать со мной, как с обычной родственницей, сестрой своего мужа, подобно, скажем, Андромахе, жене Гектора.

– Собрали, похоже, всех боеспособных мужчин до единого со всех до единого островов, – сказала Елена, накрутив на палец завиток, выбившийся из прически и колыхавшийся у прекрасного лица.

Воздух в сгустившихся сумерках был неподвижен, в небе оживали,