Дело обернулось большим количеством жертв. Те, кто выжил, объединились под началом андалузского храбреца Васко Нуньеса де Бальбоа, который, в отличие от Охеды и Никуэсы, понимал важность заключения союзов с местными касиками, и захватили индейское селение, в 1510 г. переименованное в Санта-Мария-ла-Антигуа. Здесь, на севере современной Колумбии, конкистадоры наконец-то получили надежную базу – первый город, основанный испанцами на Американском материке, откуда можно было продолжить поиски золота[243].

Очевидным решением в этой ситуации было плыть вглубь материка, подымаясь от залива Ураба вверх по Сан-Хуану, как Нуньес де Бальбоа назвал реку, теперь известную как Атрато. Слухи о богатейших месторождениях по обе стороны реки и об огромном количестве золота в легендарном краю Дабайба послужили поводом для отправки экспедиции, в ходе которой испанцы впервые столкнулись с чрезвычайно воинственным племенем читара. Свидетельства современников описывают густонаселенные агломерации деревень, которые, судя по описаниям, могли находиться недалеко от региона Кибдо с его чрезвычайно высокой влажностью и туманами. Но рассказы о золоте оказались лишь байками, а плавание по реке было чрезвычайно трудным делом, поскольку приходилось пробираться среди «множества маленьких и узких рукавов», густо заросших зеленью, пройти по которым можно было только на небольших каноэ[244]. Неудивительно, что Нуньес де Бальбоа вскоре обратил свой взор на более доступные области, лежавшие к западу от Санта-Мария-ла-Антигуа. Он сумел обойти многих конкурентов и к лету 1511 г. стал губернатором всего региона Дарьен. Нуньесу де Бальбоа вскоре предстояло пожалеть о том энтузиазме, с которым он упомянул в своем письме королю Фердинанду о «золотых реках» – по его словам, золото в Дарьене вылавливали сетями – и о местных вождях, у которых «золото росло, как маис, прямо в их хижинах, и они собирали его в корзины»[245]. К тому времени, когда это письмо было получено, некоторые соперники губернатора уже проинформировали короля, что ситуация в Дарьене оставляет желать лучшего. Согласно сообщению Лас Касаса, до Кастилии дошли слухи, что испанцы на перешейке живут в «беззаконии» и не заинтересованы ни в управлении регионом, ни в обращении туземцев в христианство[246].

Вскоре эти слухи подтвердили и очевидцы из Санто-Доминго, откуда Нуньес де Бальбоа с позором бежал, не сумев расплатиться со своими кредиторами. Король решил найти ему замену на посту губернатора, но никакой гнев не мог отвлечь его от соблазнительных рассказов Нуньеса де Бальбоа о полных золотом реках. В Кастилии буквально бредили ими. Фердинанд и глава того учреждения, которое в конечном итоге станет Королевским верховным советом по делам Индий, епископ Хуан Родригес де Фонсека, переименовали регион в Кастилья-дель-Оро (буквально «Золотая Кастилия») и начали планировать самую важную экспедицию, которая к тому моменту когда-либо отправлялась в Новый Свет. Больше того, это была первая со времен второго плавания Колумба в 1493 г. экспедиция, напрямую финансируемая короной. Ее предстояло возглавить человеку, назначенному на место Нуньеса де Бальбоа, – вышеупомянутому Педрариасу Давиле, первому приказавшему зачитать текст Рекеримьенто. Флот из 23 кораблей, отчаливший из Санлукар-де-Баррамеда 11 апреля 1513 г., обошелся более чем в 10 млн мараведи, что примерно соответствовало годовому доходу короны[247]. Это была и самая дорогостоящая экспедиция из всех, что когда-либо отправлялись в Новый Свет[248]. Подавляющее большинство из примерно 2000 человек, которые находились на борту кораблей, были выходцами из семей идальго, включая и тех, кого Паскуаль де Андагойя – один из капитанов Педрариаса – назвал «одними из самых выдающихся людей, когда-либо покидавших берега Испании»[249]. Сам Педрариас, известный своим высокомерием и вспыльчивостью, происходил из знатной семьи из Сеговии; его жена Исабель де Бобадилья, дама, имевшая высокие связи при дворе, приходилась дочерью злополучному губернатору Эспаньолы Франсиско де Бобадилье. Исабель была бесстрашной женщиной: когда Педрариас предложил ей остаться в Испании, она заявила, что «предпочтет быть съеденной рыбами в море или каннибалами на суше, нежели погрузится в бесконечный траур и невыносимую печаль, порождаемые необходимостью ждать не супруга, а его писем»[250].

Узнав, что его собираются сместить с его должности, Нуньес де Бальбоа решился на отчаянный шаг. В новой попытке найти страну золота и, возможно, заодно вернуть благосклонность короля Фердинанда, 1 сентября 1513 г. он вышел в море с менее чем 200 людьми, направившись на север, к расположенной на территории нынешней Панамы Карете, где испанцы сошли на берег. Преодолевая массивные горные хребты, крупные реки и изнуряющую сельву, гуще которой они еще не видели, они покоряли местные племена при помощи огнестрельного оружия и своры голодных собак. Наконец в конце сентября 1513 г. они достигли вершины «самого высокого хребта». Там, в окружении своих товарищей, среди которых был и здоровяк из эстремадурского городка Трухильо по имени Франсиско Писарро, Нуньес де Бальбоа узрел ошеломивший его вид, столь же величественный, сколь и неожиданный. Встав на колени, он воздел руки к небу и возблагодарил Бога, «гордясь сильнее, чем Ганнибал, показывающий Италию и Альпы своим солдатам… он пообещал своим людям великие богатства, сказав: "Узрите… все вы, люди, которые так много перенесли, узрите край, о котором… туземцы рассказывали нам столько чудес"»[251]. Перед ними лежал Тихий океан.

Для людей Нуньеса де Бальбоа это зрелище действительно было чудом, которое им каким-то образом предстояло вписать в привычную европейцам картину мира, какой ее тысячелетиями рисовали Страбон, Птолемей, Помпоний Мела и им подобные. Любопытно, что, хотя в некоторых отношениях эпоха Возрождения побуждала европейцев расширять свои умственные и географические горизонты, в других аспектах она способствовала узости и косности мышления. Почтение, которое выказывалось дошедшей от предков мудрости, теперь часто доходило до раболепия. Авторитет заново заявлял о своем превосходстве над опытом, а классические тексты стали пользоваться большим авторитетом, едва их перенесли на печатные страницы[252]. В самом деле, эта приверженность античной мудрости возродила у людей веру во множество идей и явлений, которые подвергались серьезному сомнению даже средневековыми христианскими авторами: от обладающих сверхчеловеческими способностями людей и топографических диковин до чудовищ и заколдованных мест. Плиний Старший писал, воображая живущих за морем людей: «Что не кажется чудом, когда впервые узнаешь о чем-либо? Сколь о многом говорят, что этого не может быть, пока это не случится на самом деле?»{13}[253] За этим замечанием следовал длинный перечень монстров, среди которых были упомянуты аримаспы, насамоны, кинокефалы, троглодиты, хороманды и астомы, а также расы гигантов и антропофагов, и все они проникли в популярные травелоги. Грифоны и амазонки были обычными фигурантами текстов, которые в остальном воспринимались как абсолютно рациональные и реалистичные повествования. Рыцарские романы, рассказы о путешествиях и агиография так тесно переплетались там, что читатели сплошь и рядом принимали вымыслы за реальные факты. Когда Отелло говорит о «каннибалах, то есть дикарях, / Друг друга поедающих. О людях, / Которых плечи выше головы»{14}, называя их среди чудес, увиденных им во время приключений, на которые он решился, чтобы завоевать любовь Дездемоны, это произносится с оттенком реализма, который сегодня кажется нам фантасмагорическим[254].

Что касается Тихого океана, мы не должны забывать, что даже в 1520-х гг. ходившие через Атлантику мореплаватели упорно верили в то, что они направлялись в Азию. Сам Фернан Магеллан высказал такое мнение как нельзя яснее во время аудиенции, которую ему удалось получить у канцлера Карла V Жана Соважа в Вальядолиде в марте 1518 г. По словам Лас Касаса, утверждавшего, что он при этом присутствовал, Магеллан взял с собой раскрашенный глобус, с помощью которого объяснил Соважу, что, если линию, которая делила мир между Португалией и Испанией, продолжить вокруг земного шара, Испания будет иметь явные права на Молуккские острова – легендарный край пряностей. Затем он заявил, что достигнет этих вожделенных островов, пройдя через пролив, показанный на знаменитой карте Америки, нарисованной Мартином Вальдземюллером в 1507 г. Лас Касас (уже явно зная,