Хименеса де Сиснероса – влиятельного пропагандиста культа святой Екатерины Сиенской – в том, что Мария де Санто-Доминго была не просто образцом праведности, но и благоприятным предзнаменованием в тревожную эпоху политической нестабильности в Кастилии[205]. Сам Сиснерос давно принял обет крестоносца: после падения Гранады в январе 1492 г. он планировал большой крестовый поход, направленный на завоевание и крещение мавров, и был полон решимости пожертвовать ради этого собственной жизнью, мечтая умереть мучеником[206]. В своей неколебимой вере Сиснерос заходил дальше Фердинанда: в 1509 г. он на собственные средства собрал и переправил в Северную Африку целую армию, чтобы осадить порт Оран. Фердинанд отказал ему в финансовых гарантиях, поэтому всю эту экспедицию окружала тревожная атмосфера, и лишь уверенный голос блаженной из Пьедраиты звучал без каких-либо колебаний. Известие об успехе предприятия самым благоприятным образом сказалось на ее репутации. В ней стали видеть идеал подлинного религиозного возрождения: не просто святую и провидицу, но и несгибаемую сторонницу властей предержащих[207].

Несмотря на свой малодушный скепсис по поводу североафриканского крестового похода Сиснероса, король Фердинанд проявил схожий настрой, оказав горячую поддержку 15 доминиканцам-реформистам, которые первыми отплыли на Эспаньолу. Своим решительным одобрением организованного кардиналом похода блаженная из Пьедраиты хотела показать, что религиозное возрождение – начинание не только желательное, но и полезное как политический инструмент. Большинство поддерживавших реформы доминиканцев стали ее пламенными защитниками, видя в ней образцовую представительницу своего движения, для которого были в равной мере характерны ревностное благочестие и послушание властям. Ободренный ее энтузиазмом, 11 февраля 1509 г., за несколько месяцев до известия о победе Сиснероса под Ораном, Фердинанд подписал указ, разрешающий 15 монахам-реформистам доминиканского ордена отплыть на Эспаньолу. И если уже тогда его, видимо, не особо смущали распространенные среди более консервативных доминиканцев сомнения по поводу этой инициативы, то, узнав о победе Сиснероса, он почувствовал себя подлинным триумфатором[208].

Именно в этом контексте мы можем лучше всего понять ощущение ошеломительного предательства, которое охватило двор, едва жалобы на проповеди Монтесиноса дошли до Испании в начале 1512 г. Меньше всего король ожидал, что та самая группа доминиканцев-реформистов, которых он так горячо поддерживал, поставит под сомнение права короны в Новом Свете. Фердинанд, скорее всего, страшился предсказуемой реакции, немедленно последовавшей со стороны консервативных доминиканцев. Но они ничего не поняли. Монтесинос ни в чем не был виноват: он просто воззвал к совести испанских поселенцев на Эспаньоле, напомнив им о завете святой Екатерины подражать безусловной любви Бога к человеку, и подчеркнул, что единственный способ делать это – демонстрировать эту любовь по отношению к своим собратьям, включая, конечно, эксплуатируемых и подвергавшихся жестокому обращению таино. Нигде в своей проповеди Монтесинос не подвергал сомнению власть короля или права короны в Новом Свете. Он также не оспаривал изданные папой Александром VI буллы о разделе мира, на основании которых в 1504 г. юристы и богословы пришли к выводу, что туземцы могут быть переданы во владение испанцам без нарушения земных или небесных законов[209]. Изрядная доля иронии заключалась в том, что как раз та уловка, к которой Диего Колон и Пасамонте решили прибегнуть в борьбе с Монтесиносом, выдвинув провокационное предположение, что проповеди монаха содержат в себе атаку на права короны, в конечном итоге и открыла дорогу ко вполне реальному обсуждению вопроса о правомочности этих булл.

Кастильская корона никогда не была уверена в своем праве порабощать коренные народы Нового Света. Как мы уже видели, едва Колумб прислал в Испанию нескольких карибских пленных для продажи в Севилье в качестве рабов, Изабелла тут же обратилась к богословам и юристам за советом по этому поводу;[210] год спустя, следуя их рекомендациям, она приказала отправить всех туземцев туда, откуда их привезли[211]. Конечно, ни у Изабеллы, ни у кого-либо из ее современников не было сомнений в том, что рабство являлось законным институтом. Но если все остальные рабы, продаваемые в Испании, прибывали с территорий вне юрисдикции испанских властей, туземцы Нового Света обитали в регионах, которые, по мнению короны, принадлежали ей на законных основаниях. Следовательно, поскольку туземцы являлись подданными короны, с ними надлежало «обращаться так же, как с нашими подданными и вассалами», о чем Изабелла и писала Николасу де Овандо в 1501 г.[212] Это было фундаментальное отличие, и его нельзя было игнорировать.

Колон и Пасамонте, судя по всему, не чувствовали этого отличия. Они упорствовали в своих жалобах на проповеди Монтесиноса, убедив главу францисканцев на Эспаньоле – монаха Алонсо де Эспинару – вернуться в Испанию, чтобы продвигать при дворе их интересы. В ответ на этот шаг доминиканцы Эспаньолы собрали средства, чтобы отправить домой и Монтесиноса, который должен был лично отстаивать свою невиновность. После неких интриг при дворе – где, по словам Лас Касаса, Монтесиноса встретили довольно прохладно, поскольку оговоры Колона возымели свой эффект, – доминиканцу удалось попасть к Фердинанду, когда кто-то случайно оставил открытой дверь в королевские покои. Представ перед изумленным королем, монах произнес страстную речь в защиту таино. Его слова настолько впечатлили Фердинанда, что он созвал в Бургосе совещание знатоков гражданского и канонического права, а также теологов, приказав им рассмотреть эту проблему. Наконец 27 декабря 1512 г. эксперты – довольно предсказуемо – приняли сторону Колона и Пасамонте, подготовив документ, известный как ордонансы, или законы, Бургоса. К тому времени, однако, брат Педро де Кордова также добрался до Испании и мгновенно разоблачил сомнительные мотивы составителей этого документа, указав, что ключевую роль в его разработке играл старый соперник Колумба Хуан Родригес де Фонсека, а также несколько должностных лиц, явно заинтересованных в огромных доходах от энкомьенд. Несмотря на то что его советники уже пришли ко вполне конкретным выводам, Фердинанд внимательно выслушал брата Педро.

Возмущение брата Педро по поводу законов Бургоса было неудивительным, поскольку в их основе лежало предположение, что неспособность колонистов обеспечить туземцам достойную жизнь была вызвана врожденными пороками самих туземцев. В документе говорилось, что они «по природе своей склонны к праздности и многим порокам» и не питают любви к испанцам или их «святой вере». В других отношениях, однако, решения, предложенные в документе, указывают на то, что испанские законодатели начали осознавать различные осложняющие ситуацию обстоятельства. Они предлагали перемещать туземцев ближе к испанским поселениям, тем самым приближая их к церквям, в которых их было бы легче учить и где их младенцев можно было бы крестить как можно скорее после рождения. Кроме того, в таком случае было бы намного проще бороться с болезнями и избегать множества смертей, вызываемых долгими переходами до рудников, которые в то время приходилось совершать местным жителям. Была предусмотрена система штрафов для испанцев, которые не стремились приобщать туземцев к христианской вере, и даны четкие инструкции строить церкви возле рудников, чтобы свести к минимуму повсеместное тогда пренебрежение духовным благополучием местных работников. Содержание других рекомендаций позволяло предположить, что жалобы доминиканцев не были полностью проигнорированы. Туземцы должны были работать на рудниках в течение пяти месяцев, после чего им полагался сорокадневный отпуск. Их нельзя было заставлять работать по воскресеньям или в праздничные дни, когда им должны были выдавать мясо и разрешать участвовать в традиционных для их культуры обрядах. Работникам на рудниках должны были выдавать по фунту (450 г) мяса в день, а по пятницам – столько же рыбы. Женщинам запрещалось работать на рудниках после пятого месяца беременности и позволялось кормить грудью в течение первых трех лет жизни младенца. Всем индейцам полагалось выдавать гамаки. Основным же признаком того, что корона начала осознавать всю глубину проблемы, было то, что законы Бургоса предписывали следить за рождениями и смертями туземцев для определения масштабов сокращения их численности[213].

Брат Педро убедил Фердинанда, что эти законы даже близко не решали наиболее насущных вопросов. Поэтому король сформировал новую хунту (junta – дословно «собрание» или «совет»), которой поручил пересмотреть предложенные нормы. 28 июля 1513 г. Фердинанд утвердил «разъяснения», которые были должным образом оглашены