что произошло дальше) утверждал, что спросил у Магеллана: «Но что, если вы не найдете пролива, который позволит вам перейти в другое море?»[255] Но это, видимо, не остановило португальского капитана. Из переписки со своим двоюродным братом Франсиско Серрано, командующим на Молуккских островах, он знал, что всем жителям этих островов известно о существовании маршрута оттуда до Вест-Индии[256]. Больше того, этот пролив, судя по всему, также собирался отыскать и Хуан Диас де Солис, в 1512 г. сменивший Веспуччи на посту главного лоцмана, когда он отправился обследовать южный континент в октябре 1515 г. Он было преисполнился надежд, когда в 1516 г. обнаружил устье реки Ла-Плата, но вскоре после этого трагическим образом попал в плен вместе с большинством своих товарищей и, вероятнее всего, был съеден представителями племени гуарани[257]. Одним из тех, кому посчастливилось выжить в этой злополучной экспедиции, был португалец Алежу Гарсия, который стал первым европейцем, вступившим в контакт с инками, когда пешим путем отправился на запад с побережья Бразилии на поиски мифического «Белого короля», которого туземцы считали обладателем несметных сокровищ. Нам легко упустить из виду, что ментальный мир испанских искателей приключений выглядел на момент смерти короля Фердинанда в январе 1516 г. именно так. Даже автор рыцарского романа XVI в. «Амадис Гальский» (Amadís de Gaula) не мог бы выдумать ничего лучше[258].

Часть вторая

Завоевания

1510–1533 гг.

Глава 5

Куба

Неутолимая страсть к золоту вела к постепенному разрушению некоторых живучих предрассудков. В 1507 г. один галисийский идальго по имени Себастьян Окампо, впервые прибывший в Новый Свет с Колумбом во время второго путешествия адмирала четырнадцатью годами ранее, возглавил экспедицию вокруг Кубы с целью однозначно установить, была ли она (как думал Колумб) продолжением Азии или отдельным островом. Двум кораблям под командованием Окампо потребовалось восемь месяцев, чтобы обогнуть Кубу и подтвердить, что она действительно остров. Как и следовало ожидать, заодно он обнаружил некоторые признаки наличия золота в гористом районе на востоке острова[259].

Вслед за Окампо и другими исследователями, распространявшими испанское владычество на близлежащие острова и получавшими за это разные милости и высокие должности, отправился еще один многоопытный идальго, Диего Веласкес де Куэльяр. Веласкес родился в 1464 г. в Куэльяре, старинном кастильском городе на полпути между Сеговией и Вальядолидом. Среди его предков был один из основателей военного ордена Калатравы, а также множество судей, комендантов замков и заслуженных королевских чиновников[260]. Взросление Веласкеса пришлось на годы гражданской войны в Кастилии, что в полной мере отразилось на его характере. Он успел повоевать в последние годы Реконкисты, а в 1493 г. отправился на Эспаньолу с Колумбом и сделал там себе имя, безжалостно приводя к повиновению таино всякий раз, когда они угрожали восстанием. Его интерес к Кубе, скорее всего, был вызван тем, что туда сбежал Хатуэй, касик региона Гуахаба, который находится на северном из двух западных полуостровов нынешнего Гаити. Просьбу Веласкеса разрешить поимку Хатуэя поддержал могущественный королевский казначей Мигель де Пасамонте, через которого он наладил прямой контакт с самим королем Фердинандом. За этими переговорами с интересом наблюдал секретарь Веласкеса, тридцатилетний Эрнан Кортес, хорошо разбиравшийся в праве, которое он какое-то время изучал в Университете Саламанки еще до отбытия на Эспаньолу[261]. Имея таких могущественных покровителей, Веласкес легко преодолел сопротивление нового губернатора Эспаньолы Диего Колона, который хотел, чтобы экспедицию возглавил его собственный дядя Бартоломе[262].

Характерно, что предприимчивый Веласкес финансировал экспедицию за счет собственных средств. Отправившись в 1511 г. на Кубу, он основал поселение в Баракоа на самом востоке острова, подавил сопротивление местных жителей и пленил Хатуэя. Поскольку Хатуэя ждала неизбежная казнь, один из четырех францисканских монахов в составе экспедиции попытался убедить касика принять крещение ради достойного христианского погребения. Среди членов экспедиции находился и Бартоломе де Лас Касас, который донес до нас, как Хатуэй отклонил это предложение: принять крещение, ответил касик, означало бы провести вечность в компании испанцев; ад казался ему куда предпочтительнее такой участи. После этого Хатуэя незамедлительно сожгли на костре[263].

Казнь Хатуэя определила характер быстрого покорения острова. Куба не была такой густонаселенной, как Эспаньола. Ее жители, которым прежде доводилось сталкиваться лишь с единичными набегами с других Карибских островов, которые они отражали при помощи камней и стрел, не могли ничего противопоставить испанской стали. Веласкес безжалостно продвигался по территории Кубы вместе еще с одним ветераном, Панфило де Нарваэсом, который до этого помог сломить сопротивление туземцев на Ямайке. К концу 1513 г. все было фактически кончено. Кампания оказалась сопряжена с большим числом массовых убийств: подозревая, что ему готовили засаду, Нарваэс перебил около сотни таино, а остальных преследовал до провинции Камагуэй, где и убил их вождя Кагуакса. В близлежащем поселении, которое Лас Касас позже называл Каонао, собралась толпа из 2000 таино, желавших посмотреть на испанцев и удивительных животных, на которых те ездили. По словам Лас Касаса, какой-то испанец впал в неистовство и начал убивать таино; это послужило сигналом для многих офицеров Нарваэса последовать его примеру и присоединиться к оргии насилия. Кровь, как вспоминал Лас Касас, «текла ручьями, как будто забили целое стадо коров». За этим действом наблюдал сам Нарваэс, сидевший на своей лошади, «точно мраморная статуя». Лас Касас писал: «Даже если и не вспоминать о гибели их отцов, братьев, детей, родичей и земляков, погубленных столь жестоко и преступно, то нельзя было не сочувствовать индейцам, которые безвинно оказались обреченными на лишения, преследования и скитания на чужбине»[264].

Лас Касас и сам был священником – на самом деле, первым священником, рукоположенным в Новом Свете. Прежде чем отправиться на Эспаньолу в 1502 г., он учился в школе при соборе в своей родной Севилье, где приобрел хорошие знания в области классической литературы и латыни[265]. Однако, оказавшись на Эспаньоле, он легко приспособился к образу жизни, характерному для среднестатистического «мирского» – то есть не принадлежащего ни к какому религиозному ордену – священника того времени, не отмеченного ни благочестием, ни образованностью. Хотя он и соглашался с проповедями доминиканцев-реформистов, которые призывали к гуманному обращению с коренными народами, Лас Касас, похоже, не видел противоречия между христианским чувством справедливости и практикой фактического рабовладения и не изменил своего мнения даже после ужасающих событий в Каонао. Более того, участие в завоевании Кубы принесло Лас Касасу свою энкомьенду, и он с энтузиазмом встроился в эту систему, используя туземных работников для добычи золота и – благодаря новым кулинарным пристрастиям испанских поселенцев на Кубе – успешно разводя зеленых черепах в пруду неподалеку от Сьенфуэгоса[266].

Однако именно на Кубе отношение Лас Касаса к завоеваниям и системе энкомьенды радикально изменилось. Мы не знаем, когда именно доминиканский монах отказал ему в отпущении грехов на том основании, что у него в энкомьенде работали индейцы. Возможно, совесть Лас Касаса пробудили те двое доминиканцев из кубинской экспедиции Веласкеса, которые позже вернулись на Эспаньолу, чтобы сообщить брату Педро де Кордове о зверствах, свидетелями которых они стали[267]. Но к тому времени, когда он готовил свою проповедь на Пасху 1514 г., перемены в позиции Лас Касаса были уже очевидны. Библейский текст, избранный им для праздничной службы, недвусмысленно свидетельствует об этом. «Что заколающий на жертву сына пред отцем его, то приносящий жертву из имения бедных. Хлеб нуждающихся есть жизнь бедных: отнимающий его есть кровопийца», – гласил этот проникновенный отрывок из Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова[268]. Именно в этот момент Лас Касас начал открыто осуждать покорение «Индий». Несколькими месяцами позднее, 14 августа 1514 г., он выступил перед поселенцами Санкти-Спиритуса, указывая им на их «жестокосердие, небрежение и равнодушие к несчастным индейцам»[269]. Вскоре после этого он оставил свое имущество Веласкесу