что повела себя как последняя дурочка, Саша обняла Федора и прошептала:

– Конечно же, нет! Картины украли, но их найдут – ты прав. Я бы не пережила, если бы у меня украли тебя.

И добавила:

– Давай поженимся?

Ну да, все прошло как и было задумано, за исключением одного: девчонка вдруг захотела замуж, причем немедленно. Никакого тебе траура по любимому дедушке, никакого следующего года – вот прямо сейчас идти и подавать заявление в ЗАГС.

Тогда Федору удалось отвертеться и убедить внучку академика, что надо остыть, подождать, обмозговать решение; уговорить-то удалось, но она была по-прежнему полна решимости.

Пришлось даже затащить ее в постель и, несмотря на то что приехал к ней от одной жаркой цыпы, бывшей пассии бати, заняться с нею сексом, что всегда действовало.

Ну или любовью, как предпочитала стыдливо говорить внучка академика.

Но даже во время секса девчонка все время верещала о том, что они на следующей неделе пойдут и подадут документы, а потом как можно быстрее распишутся. Причем вещала об этом как о свершившемся факте и даже его мнения не спрашивала.

Федор понял: пора рвать когти и завершать их и без того затянувшийся роман.

Ну да, не так давно все сходили с ума от «Романа с камнем», а у него был роман с квартирами и картинами.

Но теперь и квартиры, и картины его. Потому что никакого нападения на Полину в действительности не было: ну да, пришлось устроить у нее на даче кавардак, унести кое-какие вещички, а потом несколько попортить физиономию заместителю Русского музея и даже привязать ее к стулу. И даже жестко, как Полина и любила, ее там трахнуть.

Все должно выглядеть правдоподобно.

Но цель этой акции заключалась, во-первых, в том, чтобы по просьбе Полины, находившейся сейчас как раз в процессе расторжения брака со своим опостылевшим супругом, изъять кое-какие наиболее ценные вещи из их совместного обихода, дабы не пришлось делиться с этим самым опостылевшим супругом, а во-вторых, сделать так, чтобы и Репин, и Пикассо просто-напросто исчезли.

Потому что – и Полина сказала это ему сразу, а потом, проведя детальное исследование, подтвердила – оба полотна были подлинниками.

И предложила свою помощь по взаимовыгодной продаже этих шедевров.

Потому что при сбыте раритетов такого уровня надо соблюдать осторожность и иметь нужные контакты, а они у Полины были.

После секса с внучкой академика Федор сказал:

– Я говорил с Полиной Аркадьевной, она в больнице, у нее серьезные травмы, но она идет на поправку…

– Мы должны навестить ее! – заявила девчонка, и Федору стоило больших усилий удержать ее от этого: на самом деле Полина хоть и лежала в больничке, однако никаких особых повреждений, кроме пары царапин и массивного фингала, по поводу которого она сокрушалась больше всего, у нее не было.

– Так вот, я говорил с ней, и она сказала… – Федор кашлянул. – Тебе не стоит особо расстраиваться из-за Репина и Пикассо, потому что это, увы, были не Репин и Пикассо, а всего лишь искусные имитации.

Саша в сердцах заявила:

– Не может быть, я уверена, что это подлинники…

И расплакалась.

Пришлось приложить все усилия и даже пообещать, что да, они на следующей неделе подадут документы, чтобы она смирилась с неизбежным.

И все равно Саша долго пытала Полину по телефону, а та, извиваясь и сыпя терминами, убеждала внучку академика, что никакого Репина и Пикассо у нее не было, имелись всего лишь чьи-то умелые подделки.

Завершив трудный и долгий разговор, внучка академика вздохнула и долго смотрела в окно. Федор беспокойно ходил вокруг нее, пытаясь понять, какой же вывод она для себя сделала.

Обратится в милицию?

Нет, ментам она не верила.

Наймет частного детектива?

Ну да, было бы чем платить, ведь денег у нее навалом – по крайней мере, в представлении внучки академика.

Целая банковская ячейка, забитая фальшивыми долларами.

– Думаю, это нарисовал сам дедушка, – промолвила она наконец. – Он ведь тоже любительски увлекался живописью, однако бросил, переключившись на коллекционирование.

Помолчав, она добавила:

– Наверняка он так и не смог найти те подлинники Репина и Пикассо, которые тогда пропали при аресте его матушки, и, чтобы как-то компенсировать это, сам их и воссоздал.

И снова заревела.

Пришлось опять утешать ее, но это далось Федору легко: на ручках в постель и там трах-тибидох. Девчонка поверила всему тому, что сказала Полина, – ну да, тому, что она говорит, все верят!

И успокоилась, что нечего сокрушаться по пропавшим картинам, потому что все равно это были подделки.

Но не тут-то было!

– Однако я все равно хочу их найти! – заявила упрямо Саша. – Пусть и поддельные, они все равно мои любимые. И если это работы дедушки, то они просто гениальные! Это все, что у меня от него осталось, они мне нужны!

Она заметила, что Федор порывается что-то сказать, и спросила:

– Ты же согласен со мной, Федя?

Тот медленно кивнул и добавил:

– И все же не стоит ворошить прошлое. Ну, исчезли и исчезли, их уже не вернуть, все равно подделки…

Саша закричала:

– Ну как ты не понимаешь, что это мое единственное воспоминание о дедушке и о родителях! Почему ты такой черствый!

Она снова заплакала, уверенная, что он утешит ее.

А через минуту услышала, как громко хлопнула входная дверь: Федор ушел.

Он просто сбежал, воспользовавшись первой же подвернувшейся возможностью: нет, девчонка его определенно раздражала: плачет и вопит, тут любой сойдет с ума.

А если не плачет и не вопит, то заводит разговоры о ЗАГСе.

В ЗАГС с ней он, конечно же, при любом раскладе не отправился бы, так что надо было искать пути к отступлению.

Вот он и отступил.

В сущности, больше она ему не требовалась. Ну да, забрал у нее две картины, о чем она не подозревала, уверившись, что это подделки, к тому же еще и унесенные грабителями. Прихватил и две квартиры, о чем внучка академика не имела понятия – пока что, во всяком случае.

Зато оставил ей третью квартиру, родительскую, – лишать всего и вся всегда плохо, тогда человек становится неуправляемым. Другие бы и это отобрали, а он, добрый, нет.

А так ей есть где жить, кое-какие накопления