– Что надо, красавица? Может, в магазин сбегаешь, нам на опохмел принесешь? А то шары гудят, а мы все вылакали!

Нет, точно не бабушка ее Феди.

– Вы извините, я ошиблась… – пробормотала она, пятясь спиной и намереваясь ретироваться. И тут ее взгляд упал на стену комнаты, где висели несколько фотографий.

На одной из них был изображен Федор, ее Федор: пусть и школьником, но вполне себе узнаваемый.

Остановившись как вкопанная, Саша обомлела.

– А что, если не извиню, красавица, а сейчас тебе в твою рожицу грязными ногтями своими вцеплюсь? Я это умею, подтверди же!

Из комнаты донесся чей-то похожий на рык хрюк.

– Так что сбегай в магазин и купи на опохмел, будь добра. В долг, я тебе потом отдам!

Из комнаты кто-то прохрюкал:

– Брешет! Не отдаст!

Старуха, матерно выругавшись, перекинула сигаретку в морщинистом рту из угла в угол и повторила:

– Ну, если и не отдам, ты чего лезешь, стервец? Опохмелиться же хочешь, а тут нам сейчас испуганная красавица из магазина притащит. Ведь притащит? Иначе в лицо когтями вцеплюсь!

Нападения старухи Саша, ее угроз даже не услышавшая, уж точно не боялась, ее трясло от другого: выходило, это в самом деле была бабушка Федора.

Ее Федора.

Она еле выдавила из себя:

– Это ваш внук?

Ничуть не удивившись странному повороту их светской беседы, старуха, обернувшись, уставилась на фотографию улыбающегося прелестного мальчика в школьной форме и с пионерским галстуком.

– Ну да, мой Федька, он самый, стервец! А ты что, по его душу пришла? Ничего не скажу!

И захлопнула перед носом Саши дверь.

Та, осторожно постучав, спросила:

– Вам сколько бутылок водки принести?

Взирать на то, как с утра водочка льется в граненые стаканы, в потом отправляется в рот, было выше сил Саши, поэтому, сбегав в расположенный неподалеку магазин и притащив три бутылки водки, а также, по особому заказу того, кто валялся в грязных перинах и чьего лица она не видела (а лицезрела только черные заскорузлые пятки), и коньячку, девушка встала спиной к столу, усеянному огрызками и объедками, и принялась рассматривать фото на стене.

Ну да, это был Федор лет десяти, вот лет двенадцати, а вот, судя по всему, когда окончил школу.

– Что, моего внучка ищешь? – произнесла бабка, судорожно вливая в себя водку. – Ох, молодец, красавица, за такое я тебе все расскажу, всю правду!

– Брешет! Она всегда брешет! Даже когда брешет! – раздался голос знатока, кажется мужчины, из грязных перин.

– Значит, вы тогда всегда говорите правду, не так ли? – обронила рассеянно Саша, но сей логический силлогизм был для мозгов обитателей пропитанной алкоголическими парами комнаты в коммуналке уж слишком мудрен.

Рядом с фотографиями Федора она обнаружила и снимок красивой пары: запечатленный на фото мужчина был вылитый Федор, разве что только без усов по моде семидесятых.

– Этой мой зятек, он срок на зоне мотает, – произнесла, дыша ей в спину перегаром, старуха, снова закурив: вся комната была пропитана едким амбре никотина. – Повезло моей дочке, надо сказать, хороший был человек. Хоть и убивец. Но шлепнул по делу. Она сама серая мышка, как видишь, не такая красавица, как ты, а отхватила себе такой лакомый кусочек.

– Прямо как ты, старая! – заявил из перин обладатель черных заскорузлых пяток, столь ценящий магазинный коньяк.

– А они… погибли в автокатастрофе? – спросила осторожно Саша, уловив, что старуха говорит о родителях Федора в прошедшем времени. Ведь он поведал ей эту трагическую историю, хотя и без подробностей, потому как ему не хотелось об этом вести речь, хотя и много лет прошло: как же она его понимала!

Старуха едва не проглотила бычок.

– Это кто тебе такое наплел? А, понимаю, мой внучок! Ну да, он враль еще тот…

– Весь в бабулю! – пояснил голос с перин.

– Да замолчи же ты, уродец! Дай с человеком нормально поговорить! Так что, Федька тебе о катастрофе наплел?

Саша смущенно кивнула.

Бабуля, лихо откупоривая вторую бутылку водки (первая уже опустела), заявила:

– Ну, это он часто такое сочинял, чтобы не говорить, что моя дорогая дочурка по пьяни коньки отбросила, а мой зятек того, кто ей паленую водяру продал, мочканул. Ну и срок мотать отправился, само собой, – за мою дочку. Любовь у них была – райская! Семь лет уже отсидел, шесть еще осталось, если, конечно, по УДО не выйдет, что вряд ли – все-таки мокруха!

Саша никак не могла поверить – мать Федора умерла от паленой водки, а отец убил продавца этого пойла и получил за это, выходит, тринадцать лет, которые и отбывал в местах не столь отдаленных.

– Что, не ожидала? Ну, мой внучок умеет себя подавать, к тому же он парень знатный, ему девки на шею вешаются будь здоров!

– Говори спасибо, что не мужики! – снова подал голос тот, кто лежал под грязными перинами, и старуха, разозлившись, схватила поломанную выбивалку для ковра, висевшую среди прочего хлама, и стала стегать обладателя голоса и острого языка.

– Ты о моем Федьке так не говори! Он, может, и прохиндей, но он мой внучок!

Отбросив выбивалку, старуха выпила водки и, повалившись на стол, произнесла:

– Что-то сердце прихватило! И я, кажется, бычок в запале поглотила. Ой, как колет-то! Дай прикурить!

Методика борьбы с болью в сердце была более чем оригинальная. Саша предложила вызвать «скорую», на что голос из перин ответил:

– Сюда только из медвытрезвителя приезжают! Дай ей закурить, вмиг все снимет!

И действительно, когда старуха затянулась вонючими дешевыми сигаретами, лицо у нее порозовело.

– Врачи все твердят, что мне нельзя пить и курить, но если перестану, то сразу окочурюсь. Знаю, что если продолжу, то тоже, но попозже.

– Все мы окочуримся, с водкой и сигаретами или без! – проявил недюжинные философские познания тот, кто лежал в перинах. – И не надо было меня стегать, больно же, в самом деле!

– А ты моего внучка не оскорбляй! Он у меня хороший, хоть и плохой!

И, уставившись на Сашу, старуха вдруг спросила:

– Ты, часом, не из ментовки, красавица?

И сама же дала ответ:

– Нет, не из ментовки, там таких не держат. Ну, значит, мой внучок с тобой шуры-муры разводил, а потом бросил, а ты пришла, чтобы его найти и свою девственность ему подарить?

Саша судорожно кивнула. Выходило, что она была не первой посетительницей в этой каморке?

– Что мне тебе сказать? Со мной поганец не общается, хотя я его вырастила, когда мамашка померла, а папашка на зону загремел. И мать ему заменила,