в черные воды Невы, она думала о том, чтобы зайти туда, нырнуть с головой – и не выплыть.

Даже года не прошло, как она потеряла всех, кого любила: родителей, дедушку и вот теперь Федю.

Не говоря уже о картинах, в особенности двух, Репина и Пикассо, своих любимых, которые, однако, оказались подделками.

Может, она и сама подделка?

Не исключено, что она бы так и поступила и покончила бы с собой в ту душную сизую ночь, по крайней мере попыталась бы – ведь, кажется, уже даже по камням стала ковылять к воде, которая манила ее, манила, манила…

Однако, поскользнувшись, попала ногой в расщелину между камней, при этом сильно повредив стопу. Боль отрезвила ее, а когда у тебя ноет стопа и саднит лодыжка, как-то не до самоубийства.

И к тому же с парапета, чуть ли не на нее, кто-то громогласно опустошал свой желудок. Стараясь скрыться, Саша прохромала в сторону – и заметила группку бородатых и пузатых рокеров.

Уж не тех ли, из «Вани Гога»?

Нога болела, голова гудела, в горле першило, щеки сводило от просохших слез.

Какая же она, однако, дура! Кончать с собой вместо того, чтобы попытаться вернуть Федора.

Ну да, даже если у него в Москве кто-то есть, плевать!

Она не даст всему, что не началось, закончиться. Она найдет его и вернет обратно.

Непременно вернет!

Однако осуществить это было сложнее, чем принять решение. О Феде она знала только, что родители у него погибли в автокатастрофе, учился он на юридическом и фамилия его Завьялов, а живет он в коммуналке с любимой бабушкой.

Вот растяпа, даже не узнала, когда у него день рождения!

Зато свой двадцатый она встретила в полном одиночестве, в квартире родителей в Шкиперском протоке: другая, дедушкина, ей ведь больше не принадлежала.

Оттуда она решительным образом ничего не взяла, и об остановке позаботился опять же Федор.

А теперь она должна была позаботиться о том, чтобы…

Чтобы суметь с ним стать счастливой.

Она обратилась в деканат юридического факультета ЛГУ, но там ее быстро отшили, а студенты юрфака теперь все были на каникулах.

Так как же отыскать Федора?

Помогла бывшая секретарша дедушки из деканата географического факультета, которая продолжала работать и при новом начальнике. Сашу она знала сызмальства и, когда та позвонила ей, заверила, что приложит все усилия, чтобы узнать адрес Федора Завьялова с юридического факультета.

Причем любого вуза города.

Дни, потянувшиеся за этими, были прелестными моментами питерского лета. И про каждый из них Саша думала: вот в этот они бы с Федей отправились в ЗАГС, чтобы подать документы. Вот в этот поехали бы за город на Финский залив. Вот в этот остались бы дома и весь день провели в постели, занимаясь любовью.

На душе было невыносимо тошно.

Верная дедушкина секретарша сдержала свое слово и в начале новой недели объявилась. Хотя когда в пустынной квартире раздался телефонный звонок, Саша, срывая трубку, была уверена, что это Федор.

Не он.

– Ни один Федор Завьялов на юридическом не учится – ни в ЛГУ, ни в других вузах.

Хорошо, что около телефона была софа, на которую Саша могла брякнуться. Она что, фамилию своего любимого неправильно запомнила?

– Тогда я попросила составить мне список всех Федоров, которые учатся на третьем или четвертом курсе. Хорошо, что имечко до недавнего времени не особо котировалось, это облегчает твою задачу: всего Федоров четверо! И только у одного из них фамилия начинается также на букву «З», правда не Завьялов, а Захаров. Адрес по прописке: Дровяной переулок, дом…

По указанному адресу располагалась классическая питерская коммуналка. Когда ей наконец открыли дверь, впуская в большой и захламленный общий коридор, Саша, щурясь на одинокую лампочку под потолком с выщербленной лепниной, ощутила, что ее буквально трясет.

А что, если она сейчас наткнется на Федю? Что именно она скажет? И все придуманные за эти дни гладкие фразы разом выскочили у нее из головы.

– Федька? – произнесла массивная женщина в фиолетовом халате и огромных желтых бигуди. – Давно не видела этого паршивца! Он тут, слава богу, не живет. Но бабка его, увы, все еще тут! Желаете эту стерву лицезреть?

Саша непременно желала. Ага, это и была та самая больная любимая бабушка Федора, о которой он так часто упоминал в разговорах и о которой так трогательно заботился.

Она точно должна знать, как найти ее внука.

Соседка провела ее к двери, грубо ударила в нее и прокричала:

– Захарова, по твою душу пришли, старая ты коза!

Да, формы обращения, конечно же, были весьма и весьма специфические.

Соседка же, окинув Сашу подозрительным взглядом, произнесла:

– Надеюсь, без водяры? Потому что она уж очень на это дело падкая. И так от этой старой козы житья нет, а если вы ей бухло притащили…

Ничего не понимая, Саша уверила, что нет, не притащила.

– Ну да, вид у вас интеллигентный, такие к старой козе не заходят.

Дверь комнаты распахнулась, и грубый старческий голос, насквозь пропитый и прокуренный, заявил:

– Ну, иди прочь, крашеная лахудра!

Соседка усмехнулась:

– Вот, оклемалась после попойки. Желаю вам приятного времяпрепровождения с этой старой козой!

Та, которую она нелестно именовала именно так, стояла в дверях и ничуть не соответствовала образу бабушки Феди, который сложился в голове у Саши.

Она-то воображала, что это пожилая, остроумная питерская интеллигентка, кандидат наук или даже доктор. И, конечно же, опрятно и с шиком Северной столицы одетая: седой волосок к волоску, брошь или камея на воротнике шелковой блузки, очки в золоченой оправе.

А перед ней стояла опустившаяся, взлохмаченная, в расстегнутом засаленном полосатом халате, кажется с чернильным штампом больницы, откуда в своем время он был наверняка украден, старуха. Из-под халата было видно то, чего Саша ну никак не желала видеть. В уголке морщинистого рта худой как жердь старухи с лицом многолетней алкоголички тлела вонючая цигарка.

– Ну, чего шабаш устроили, ироды? – спросила она, словно и не замечая Сашу и грозя кулаком в спину соседке с бигуди. – Спать нормальным людям не даете!

Саша поняла, что ошиблась: нет, это, если уж на то пошло, родственница какого-то Федора Захарова, по причине чего она выражала ему свои самые искренние соболезнования, но точно не бабушка ее Феди.

Та же, взглянув наконец на гостью, просипела,