– По поводу моих действий претензии есть? – холодно осведомилась я.

Выпрямила спину настолько, что она наверняка могла посоперничать с линейкой. Как будто и не было ночного дежурства и усталости.

– Есть, но не у меня. А у Жгутовой. Но историю родов ты заполнила подробно, потому можешь быть спокойна, я тебя отмажу.

Кровь застучала в ушах, я стиснула зубы. Это «отмажу» было хуже пощечины. Хотя бы потому, что «прикрывать» было не от чего. Я все выполнила как надо. Без врачебных ошибок и погрешностей.

Начмед смерила меня сердитым взглядом и припечатала:

– Сейчас напишешь мне объяснительную, а потом пойдешь в палату к Жгутовой. И извинишься. За свое поведение. А еще объяснишь ей, почему делала каждую манипуляцию, почему назначила именно такую дозу каждого из препаратов.

Да-да. А еще в ногах поваляюсь и поцелую в тапки.

– Зачем? – Я подняла на начальство холодный взгляд.

Еще немного, и я уже не смогу изображать ледяную глыбу, потому как внутри меня все бесновалось. Клокотала злость, грозя выплеснуться наружу и снести к чертям собачим все вокруг.

В этот миг я ненавидела всех. И начмеда, которая хоть дурой и не была, но и смелой – тоже. Трусила. Держалась за свое кресло руками, ногами и зубами. И заиньку, решившую, что раз у нее деньги, то ей позволено все. И ее слабонервного безвольного супруга, исполнявшего любой каприз избалованной наглой стервы. И интернет, и СМИ. Их тоже. Свора псов, готовых накинуться на любую новость и раздуть из нее сенсацию. Вот, мол, какие у нас в стране отвратительные врачи, учителя, коммунальщики… и далее – подставить нужное из длиннющего списка. Лишь власть эти акулы пера хают осторожно и с оглядкой.

– Затем, чтобы Жгутова не стала поднимать еще больший скандал. Затем и будешь ей все разжёвывать.

– Нет, – отрезала я.

– Нет?! – взбеленилась начмед. – Ты в моем отделении сколько? Пять лет? А я пятнадцать! Поэтому делай, как тебе говорят.

Последние слова она буквально проорала, а потом положила передо мной лист бумаги и ручку. Ну я и накатала. Не объяснительную, правда, а заявление на увольнение.

Когда начмед его прочла, то я поняла: до этого она не орала. Так, репетировала.

– Сопля зеленая! Что, забыла, как сюда никчемным интерном пришла, как тебе руки ставили? Научилась и удрать решила? А вот хрен! Я тебя просто так не отпущу, паразитка ты этакая!

Она начала с остервенением рвать мое заявление на мелкие клочки.

Думала, кинет мне в лицо. Нашей Галине Федоровне порою были свойственны театральные жесты. Но нет. Она зашвырнула все в корзину. А потом достала из недр нижнего ящика стола сигареты и закурила. Прямо у себя в кабинете, хотя обычно гоняла всех даже за запах никотина. Начмед явно нервничала, причем сильно и в открытую.

– Значит, так, Убий, – начала она, пристально глядя мне в глаза. – Сейчас ты забудешь о своем ребячестве. Я – о том, что, возможно, проявила излишнюю… – она на миг замолчала, словно подбирая слова, – бдительность. И мы поговорим. Спокойно. Без истерик и криков.

Вместо ответа я начала медленно подниматься. Говорить не о чем.

– Сядь. И выслушай меня, – приказала начмед.

Я и не подумала подчиниться. Но вторая ее фраза заставила меня, уже шагнувшую в сторону двери, остановиться:

– Между нами. Ту жабу я бы и сама послала. С превеликим удовольствием и еще похлеще, чем ты. Но я знаю, что такое дерьмо, как она, потом затрахает весь мозг. Проверками, прессой, еще какой-нибудь фигней. Ей же, мерзавке, заняться нечем, со скуки бесится. Не успокоится, пока на голову не выльет тонну дерьма. И это тоже часть нашего врачебного ремесла, Дана, – устало закончила она.

Затем, словно опомнившись, поискала глазами пепельницу. Таковой, естественно, не было. Потому что Галина Федоровна официально не курила. Зато преотлично могла рассказать о вреде никотина. Но не рассказывала, не читала нотаций. Зачем? Врачи, как никто другой, знают о том, что сигареты делают с легкими, с сердцем, с надпочечниками в конце концов. И не только знают – каждый видел в анатомичке не раз и не два. И все равно курят. Посему начмед лишь гоняла нещадно тех, кто вздумал подымить за углом.

И вот сейчас она передо мной позволила себе слабость и, не найдя, куда девать результаты оной, скривилась, а потом стряхнула пепел в чашку из-под кофе.

– Довела меня, засранка, – уже незлобиво проворчала она. – Я, между прочим, месяц как в завязке была… – Она выдохнула и еще раз с наслаждением затянулась. – Мы обе погорячились. И ты, и я. Поэтому давай так: ты сейчас пишешь заявление на отпуск…

– Какого… – начала было я, имея в виду отнюдь не «числа», а «хрена».

– Такого, – перебило понятливое начальство. – Отдохнешь, выспишься, успокоишься. Заодно и шумиха, поднятая этой тупой овцой, поутихнет.

Я проглотила смешок. Эпитет, коим наградила элитную пациентку Галина Федоровна, еще недавно оравшая мне о сдержанности, подходил гадкой Жгутовой куда больше остальных. Заинька, Львовна, Леопардовна, овца тупая… Прямо зоопарк в одном флаконе.

– А головомойку из министерства и журналистов я как-нибудь переживу. Так что давай… чеши, в смысле пиши. – Начмед посмотрела на меня в упор. Словно через оптический прицел.

Я все еще стояла посреди ее кабинета. Шаг к двери? Или к ее столу?

Проще всего уйти. Потому что осточертело. Но нужно платить за квартиру, еду… Ведь новое место – его еще найти надо. Да и какой бы я ни была уставшей, измотанной, издерганной, нервной, невыспавшейся, я понимала, что в чем-то Галина Федоровна права. Хирургов учат многому. Анатомии, физиологии, реанимации, эндоскопии… А еще – умению быстро реагировать и терпению. К тому же был у нашего родильного большой плюс. Нет, не обшарпанные стены, не видавшее виды оснащение. Люди.

Я сделала шаг. К столу. А потом села и написала заявление. Сегодняшним числом. Начмед едва дождалась, когда я поставлю последнюю точку.

– Вот! – удовлетворенно сказала она, буквально выдернув лист из моих рук. – И чтобы думать не смела мне увольняться. Ступай.

И я ушла.

В ординаторской, когда мы со Светланой Игоревной делили последний чайный пакетик на двоих, она невзначай спросила:

– Сильно орала?

Я лишь кивнула, а потом добавила:

– Я даже заявление на увольнение написала…

– Которое уже наверняка в мусорном ведре, – с усмешкой подхватила неонатолог. Она, казалось, обладала даром предвидения.

Давно перешагнувшая рубеж в шестьдесят, и посидевшая в кресле начальства, и сходившая на заслуженный отдых, чтобы вернуться обратно, Светлана Игоревна не боялась уже ни начальства, ни новой пенсионной реформы, ни журналюг, ни, наверное, конца света.

– Откуда знаете?

– Скорее предполагаю. Галина этот коллектив долго собирала. Как ювелир, камешек к камешку подгоняла. Потому и разбрасываться кадрами не будет. И просто так толковых, тех, которых здесь вырастила, на сторону не отдаст. А у тебя руки для скальпеля созданы. И чутье, буквально ведьмовское чутье.