человек и сказал, что едет большевик Подтелкин, расставит батарею и начнет бить. Мы не знаем — правда аль нет, только страшно… В Краснокутской же — атаман и там разберут, чи следоват вам давать лошадей, чи ни.

…Подтелковский нарочный, казак Константин Мельников, был доставлен рубашкинцами прямо в станичное правление Краснокутской. Там после допроса «с пристрастием» его избили до полусмерти и бросили в подвал. Сюда же затащили и других взятых в плен квартирьеров: братьев Ивана и Гавриила Мельниковых и Вершинина. Всех их белогвардейский суд приговорил к расстрелу. Вершинину, однако, удалось спастись. Красные казаки братья Мельниковы после зверских побоев и издевательств умерли мученической смертью…

Распоряжением атамана к Рубашкину тотчас были двинуты два белоказачьих разъезда по 50 конников. В соседние станицы направлены гонцы с известиями о появлении в округе отряда Областного ревкома, разосланы приказы о формировании отрядов «для поимки бунтовщика Подтелкова, едущего организовывать среди казаков Красную гвардию». Экспедицию обкладывали со всех сторон. Узнав, что в Краснокутской уже водворился атаман, Подтелков понял: проскочить на Хопер незамеченными не удастся. Решено было повернуть обратно, двигаться к Скосырской, на соединение с Щаденко.

Отряд шел лощинистой местностью. По обеим сторонам на холмах то и дело появлялись конные. В надвигавшихся сумерках они не могли определить числа подтелковцев, рассмотреть, как те вооружены. Напасть на экспедицию преследователи явно опасались.

— Видел, как они воюют, — насмешливо сказал Подтелков Фролову. — Ловкачи! Но в бою никуда не годятся. Красногвардейцы куда храбрее казаков, я хорошо знаю, не раз водил их в бой. В открытом бою любой красногвардеец одолеет казака. А казак скрытно нападет, панику поднимет. Эх, если бы красногвардеец был так обучен, как казак, тогда…

Поздней ночью отряд вошел в поселок Калашников Поляково-Наголинской волости. Уставшие, промокшие под дождем бойцы валились с ног. Подтелков в сильном волнении говорил:

— Только не спать, двигаться вперед куда угодно, а то нападут врасплох.

Но собрать отряд не было возможности — казаки разбрелись по избам, кто куда. Расставили пикеты, дозоры, и началась длинная тревожная ночь, полная напряженного ожидания.

На рассвете стали собираться в путь. Запрягали лошадей, укладывали на повозки имущество. Очень скоро выяснилось, что поселок окружен с трех сторон: цепь казаков залегла за буграми, три конных сотни стояли к западу, южнее, на дороге к Скосырской, тоже виднелась казачья застава.

Подтелков стал советоваться с товарищами, как теперь быть.

— Нужно все-таки идти, — с жаром доказывал Алексей Фролов. — Оружие у нас есть, будем драться и пробьемся. Пулемет — дело хорошее, и он не даст нас взять легко.

— Ну, до пулемета еще далеко, — перебил член «пятерки» Константин Мрыхин. — С казаками мы драться не будем, и они не будут, когда узнают, кто мы. Ведь там такие же фронтовики. Надо найти способ переговорить с ними, уладить дело миром.

— Вот и попытайся найти, — проворчал Подтелков. — Я же думаю, что Фролов прав, нужно скорее идти на Скосырскую.

Кривошлыков, Кирста, Лагутин и Орлов также высказались за немедленный уход. В это время в поселок вернулись несколько человек из числа делегатов: их посылал к белоказакам местный Совет. Вырвавшись из рук бандитов, порядком избитые, делегаты рассказали, что офицеры требуют немедленно разоружить ревкомовский отряд. В противном случае грозят сжечь поселок дотла…

Узнав об этом, Подтелков распалился.

— Братцы, — обратился он к собравшимся на дворе бойцам, — становись в цепь, за мною! — Скинув с плеч тужурку, он выхватил клинок из ножен и выбежал на улицу. За ним недружно потянулись строиться два-три десятка человек. Вдогонку раздался голос Мрыхина: «Позор, Подтелков! С кем ты хочешь драться, со своими же братьями».

Бойцы смущенно топтались на месте. Смертельно уставшие, они больше не слушали Федора. Многие стали расходиться по дворам, где ночевали. Боевого отряда больше не было. Подтелков резко, с лязгом вложил клинок в ножны.

Из-за бугров к поселку приблизились несколько верховых с белыми полотенцами на пиках. Парламентеры стали уговаривать Подтелкова ехать с ними на переговоры. Все еще надеясь спасти отряд, он согласился. Спустя три часа предревкома возвратился вместе с большой казачьей делегацией. Вид у него был смущенный, растерянный.

— Кто таков, — спросил Фролов Подтелкова, кивнув в сторону офицера, самоуверенно шествовавшего впереди делегации.

— Спиридонов. Мой сослуживец, вместе австрийцев били. Беспартийный прапорщик, был честным человеком и слово держал крепко.

— Ну и чем же закончились ваши переговоры?

— Да все то же: предлагают сложить оружие и обещают проводить до Краснокутской.

Поселок стал наполняться пришлыми казаками. Среди них были фронтовики. Подтелковцы узнавали станичников, товарищей по службе, родственников, знакомых. Стали здороваться, христосоваться — шел первый день пасхи.

Многие фронтовики из отряда Спиридонова охотно слушали разъяснения агитаторов о цели экспедиции.

— Мы-то понимаем, — говорили некоторые из них, — что такое большевик, меньшевик, зачем Красная гвардия. У нас про это говорить нельзя, а то убьют; опять по-старому пошло: кокарды, погоны.

Обе стороны настроены были, казалось, мирно.

— Чуть не устроили бойню со своими же братьями, — стали поговаривать подтелковцы. — И это в господен день, грех-то какой!

Собрав казаков во дворе дома, где квартировал Подтелков, Спиридонов обратился с крыльца:

— Все, кто в отряде Федора Подтелкова, — отойди налево. Все прочие — направо. Ваши братья-фронтовики, — продолжал он с издевкой в голосе, — вместе с вашей делегацией порешили, что вы должны сдать оружие. Мы даем вам наше братское слово фронтовиков, что доставим вас невредимыми в Краснокутский Совет, где вам вернут оружие.

Среди бойцов поднялся ропот, раздались недоуменные голоса.

— Подтелков, что мы делаем? — заговорил Френкель. — Если мы сдадим оружие, они нас всех уничтожат!

Еще раньше Подтелкова пытался отговорить Фролов, но безуспешно. Председатель ревкома махнул рукой, отстегнул шашку и положил ее в стоявшую посреди двора повозку. Что им руководило в тот момент: теплившаяся слабая надежда на фронтовое казачье братство или сознание невозможности прорваться с горстью деморализованных бойцов из окружения?

«Началось самое ужасное, — вспоминал через 10 дней уцелевший свидетель трагедии А. Френкель, — разоружение, которое продолжалось около часу. Наши товарищи очень вяло и неохотно сдавали оружие, некоторые повынимали затворы из винтовок, пулеметчик вынул замок из пулемета и ускакал. Некоторые из нас, имея револьверы и патроны и не желая сдавать их, незаметно разошлись по дворам, чтобы скрыть оружие. Небольшой группой мы вышли со двора и быстро направились к нашим товарищам. Полные тревоги, мы предчувствовали что-то неладное, но все виденное нами — христосование, братские рукопожатия и беседы — настойчиво говорило нам, что этого не может быть… По дороге мы повстречали Подтелкова, направлявшегося к своей тачанке. Поравнявшись с нами, он бросил на ходу: «Вы не ходите, кто может —