В день, когда Москву накрыл ядерный ливень, Николаюпредложили стать машинистом поезда вместо отправленного на пенсию Серова.Зарплата должна была чуть ли не удвоиться, а перед повышением ему давалинесколько выходных. Он позвонил жене, та объявила, что испечет шарлотку, ивышла за шампанским, заодно взяв детей на прогулку.

Однако смену нужно было доработать.

Николай Иванович вступил в кабину поезда его будущимкапитаном, счастливо женатым и находящимся в самом начале туннеля, уходящего вдивную, сияющую перспективу. За следующие полчаса он постарел сразу на двадцатьлет. На конечную Николай приехал раздавленным, нищим бобылем. Может, поэтомукаждый раз, когда он видел перед собой чудом сохранившийся поезд, его одолеваложелание занять законное место машиниста, по-хозяйски огладить приборную панель,посмотреть на паутину тюбингов сквозь лобовое стекло. Вообразить, что составеще можно привести в годность.

Что можно дать задний ход.

…Не иначе, бригадир создавал вокруг себя особое поле,которое отводило от него любые опасности. И он, кажется, об этом знал. Дорогадо Нагорной не заняла у них и часа. Линия не оказывала ему никакогосопротивления.

Гомер всегда чувствовал: разведчики и челноки сСевастопольской, так же как и любые другие обыкновенные люди, отваживавшиесязабираться в туннели, были для метро чуждыми организмами. Микробами, попавшимив его кровеносную систему. Стоило им ступить за границы станций, как воздухвокруг них воспалялся, действительность давала трещину, и будто из ниоткудапоявлялись невообразимые создания, которых метро выставляло против человека.

Но Хантер не был чужеродным телом в темных перегонах, он невызывал возмущения Левиафана, по сосудам которого они путешествовали. Иногда онвыключал фонарь и сам превращался в сгусток тьмы, наполнявшей туннели. Тогдаего словно подхватывало незримыми потоками и несло вперед вдвое быстрее. Гомер,спешивший за бригадиром изо всех сил, отбивался, кричал ему вдогонку, и тот,словно опомнившись, останавливался и дожидался старика.

На обратном пути им было даже дозволено спокойно миноватьНагорную. Морок рассеялся, станция спала. Сейчас она просматривалась всянасквозь, и невозможно было представить, где она сумела укрыть призрачныхгигантов. Обычный заброшенный полустанок: соляные наросты на сыром потолке,мягкая перина из пыли, расстеленная на платформе, выведенная углем брань назакопченных стенах. И только потом глаз задерживался на странных разводах наполу, оставшихся от чьей-то лихорадочной пляски, на заскорузлых бурых пятнах наколоннах, на потолочных плафонах, задетых и сбитых, будто о них кто-то терся.

Нагорная промелькнула и осталась позади: они летели дальше.Пока Гомер поспевал за бригадиром, он словно тоже был заключен в магическийпузырь, делавший того неприкасаемым. Старик удивлялся сам себе: откуда берутсясилы на такой долгий марш-бросок…

Но вот на разговоры дыхания уже не хватало. Да Хантер большеи не удостаивал его своими ответами. В который раз за этот долгий день Гомерспросил себя, зачем он вообще сдался безмолвному и безжалостному бригадиру,который все время норовил про него забыть.

Подкралось и оглушило зловоние Нахимовского проспекта. Этустанцию Гомер и сам бы проскочил, забыв об осторожности, как можно быстрее, нобригадир, напротив, сбавил шаг. Старик в своем противогазе еле держался, аХантер еще и принюхивался, будто в тяжком, удушливом смраде Нахимовского можно былоразличить какие-то отдельные нотки.

На сей раз трупоеды почтительно разбредались перед ними,бросая недоглоданные кости, роняя из пасти клочья мяса. Хантер дошел ровно досередины зала, поднялся на невысокий холм, по щиколотку утопая в плоти, и обвелстанцию долгим взглядом. Потом, неудовлетворенный, отмахнулся от подозрений идвинулся дальше, так и не обнаружив того, что искал.

Зато это нашел Гомер.

Поскользнувшись и повалившись на четвереньки, он спугнулмолодого трупоеда, который потрошил намокший бронежилет. Увидел откатившуюся всторону форменную севастопольскую каску и ослеп от испарины, которая мгновеннозатянула изнутри стекла противогаза.

Обуздывая рвотные позывы, Гомер подобрался к костям иповорошил их, рассчитывая подобрать солдатский жетон. Но вместо этого заметилмаленький блокнот, перемазанный багровым. Он открылся сразу на последнейстранице, на словах «ни в коем случае не штурмовать».

* * *

Отец отучил ее плакать еще маленькой, но сейчас ей большенечем было ответить судьбе. Слезы сами текли по лицу, из груди рвался тонкий,тоскливый вой. Она сразу поняла, что случилось, но вот уже несколько часов немогла заставить себя с этим смириться.

Звал ли он ее на помощь? Хотел ли сказать ей что-то важноеперед смертью? Она не помнила того момента, когда провалилась в сон, и не быладо конца уверена, проснулась ли теперь. Ведь мог существовать и мир, где ееотец не умирал. Где она не убивала его своим забытьем, своей слабостью иэгоизмом.

Саша держала в ладонях остывшую, но еще мягкую отцовскуюруку, словно пытаясь еще отогреть его, и уговаривала — и его, и себя:

— Ты найдешь машину. Мы поднимемся наверх, сядем в нее иуедем. Ты будешь смеяться, как в тот день, когда принес приемник с музыкальнымидисками…

Вначале отец сидел, прислонясь спиной к колонне и упершись вгрудь подбородком, так что его можно было принять за дремлющего. Но потом телоначало медленно сползать вниз, в лужу загустевшей крови, словно он и сам усталпритворяться живым, и Сашу обманывать больше не хотел.

Морщины, вечно бороздившие отцовское лицо, почти совсемразгладились.

Она выпустила его руку и помогла улечься поудобнее, сголовой накрыла рваным одеялом. У нее не было другого способа похоронить его.Да, она хотела бы поднять отца на поверхность и оставить его там, чтобы онлежал, глядя в небо, которое однажды все равно снова очистится. Но гораздораньше его тело станет добычей рыскающих наверху вечно голодных тварей.

А на их станции к нему никто не притронется. Из гиблых южныхтуннелей опасности ждать не приходилось — в них выживали разве что летучиетараканы. На севере перегон обрывался, выходя к заржавевшему иполуобвалившемуся метромосту с единственной уцелевшей колеей.

Там, за мостом, есть люди, но никому из них не придет вголову мысль пересечь его просто из любопытства. Все знают, что по другуюсторону начинается выжженная пустошь, на краю которой стоит станция-сторожка сдвумя обреченными ссыльными.