— И что? — бригадир скрестил руки на груди.

— В районе Каширской в перегоне фон зашкаливает, — пояснилполковник. — Там недалеко упал фрагмент боеголовки. Не разорвалось, но и такхватает. Каждый второй, получивший дозу, умирает в течение месяца. До сих пор.

Повисла недобрая тишина. Гомер, воспользовавшись заминкой,незаметно начал отступление — разумеется, тактическое — из истоминскогокабинета. В конце концов Владимир Иванович, видимо, опасаясь, что неуправляемыйбригадир все же отправится сносить гермозатвор на Тульской, признался:

— Есть защитные скафандры. Всего два. Можешь взять с собойсамого здорового бойца, любого. Мы будем ждать, — он оглянулся на ДенисаМихайловича. — Что нам еще остается?

— Пойдем к ребятам, — полковник вздохнул. — Поговорим, отберешьсебе напарника.

— Нет необходимости, — Хантер качнул головой. — Мне нуженГомер.

Дрезина миновала широкую полосу, выведенную ярко-желтойкраской на полу и стенах туннеля. Рулевой больше не мог делать вид, что не слышитвсе ускоряющиеся щелчки дозиметра. Взявшись за тормоз, он извиняющимся тономпробормотал:

— Товарищ полковник… Дальше нельзя без защиты…

— Давай еще хоть метров сто, — мягко попросил ДенисМихайлович, оборачиваясь к нему. — На неделю потом тебя от дежурств освобожу,за вредность. Нам что — две минуты проехать, а им в этих скафандрах полчасабрести.

— Так крайний рубеж ведь, товарищ полковник, — ныл рулевой,не решаясь сбавить скорость.

— Останавливай, — приказал Хантер. — Сами дальше пойдем. Иправда, высокий фон начинается.

Заскрипели колодки, качнулся подвешенный на раме фонарь, идрезина встала. Бригадир и старик, сидевшие на ее краю, свесив ноги вниз,слезли на пути. Тяжелые защитные костюмы, изготовленные из просвинцованнойткани, действительно выглядели как настоящие скафандры. Невообразимо дорогие иредкие — на все метро таких вряд ли нашлось бы больше пары десятков — наСевастопольской они почти никогда не использовались, дожидаясь своего часа. Этидоспехи были способны поглотить жесточайшее излучение, но в них даже обычнаяходьба превращалась в трудновыполнимую задачу — по крайней мере, для Гомера.

Денис Михайлович оставил дрезину позади и еще несколькоминут шагал вместе с ними, перебрасываясь с Хантером фразами — нарочнооборванными и скомканными так, чтобы Гомер не смог развернуть и разобрать их.

— Где ты их возьмешь? — буркнул он бригадиру.

— Дадут. Никуда не денутся, — глядя прямо перед собой,прогудел тот.

— Тебя давно никто не ждет. Ты для них мертв. Мертв,понимаешь?

Хантер остановился на миг и негромко, словно обращаясь не ккомандиру, а сам к себе, произнес:

— Если бы все было так просто.

— А дезертировать из Ордена — еще страшнее смерти! —воскликнул Денис Михайлович.

Бригадир, не отвечая, взмахнул рукой, отдавая полковникучесть и одновременно обрубая невидимый якорный канат. Денис Михайлович,подчиняясь, остался на пирсе, а бригадир со стариком медленно, будтопреодолевая встречное течение, отошли от берега и отправились в свое большоеплавание по морям тьмы.

Отняв руку от виска, полковник дал рулевому сигнал заводитьмотор. Он чувствовал себя опустошенным: ему больше некому было выдвигатьультиматумы, не было против кого сражаться. Военный комендант острова,затерянного в одном из этих морей, он мог теперь надеяться лишь на то, чтомаленькая экспедиция не сгинет в нем, а однажды вернется домой — с обратнойстороны, по-своему доказав, что Земля круглая.

Последний блокпост располагался в перегоне сразу заКаховской и был почти безлюден. Сколько старик себя помнил, с востока насевастопольцев не нападали ни разу.

Желтая черта словно не разбивала на условные отрезкибесконечную бетонную кишку, а космическим лифтом соединяла две планеты,удаленные друг от друга на сотни световых лет. За ней обитаемое земное пространствонезаметно сменялось мертвым лунным ландшафтом, и любое их сходство былообманчивым. Сосредоточенно переставляя ноги в пудовых башмаках, слушая своенатужное дыхание, загнанное в сложную систему гофров и фильтров, Гомерпредставлял себя именно астронавтом, высадившимся на спутнике дальней звезды.Это мальчишество он себе извинял: ему так проще было свыкнуться с тяжестьюскафандра — ее можно было объяснять высокой гравитацией, — и с тем, что накилометры вперед они будут единственными живыми существами.

Ни ученые, ни фантасты никогда не умели как следуетпредсказывать будущее, думал старик. К две тысячи тридцать четвертому годучеловек давно бы уже должен был стать властителем если и не половины галактики,то хотя бы Солнечной системы. Гомеру это обещали еще в детстве. Но и фантасты,и ученые исходили из того, что человечество рационально и последовательно. Какбудто оно не состояло из нескольких миллиардов ленивых, легкомысленных,увлекающихся личностей, а было неким ульем, наделенным коллективным разумом иединой волей. Как будто бы, принимаясь за освоение космоса, оно собиралосьзаниматься им всерьез, а не бросить на полпути, наигравшись и переключившись наэлектронику, а с электроники — на биотехнологии, ни в чем так и не достигнувсколь-нибудь впечатляющих результатов. Кроме, пожалуй, ядерной физики.

И вот он, бескрылый астронавт, нежизнеспособный без своегогромоздкого скафандра, чужой на собственной планете, исследует и покоряетперегоны от Каховской до Каширской. А о большем и ему и другим выжившим лучшепросто забыть. Звезд отсюда все равно не видно.

Странно: здесь, за желтой чертой, его тело стонало отполуторакратной силы тяжести, но душа пребывала в невесомости. Сутки назад,прощаясь с Еленой перед походом к Тульской, он еще рассчитывал вернуться. Нокогда Хантер назвал его имя, во второй раз подряд выбирая Гомера себе внапарники, тот понял: смалодушничать не удастся. Он столько просил обиспытании, о просветлении, что наконец был услышан, и теперь пробоватьотвертеться было бы глупо и недостойно.

Он понял: делом всей жизни нельзя заниматься на полставки.Нечего кокетничать с судьбой, обещая ей непременно всецело отдаться ему чутьпозже, в следующий раз… Другого раза может не случиться, и если он не решитсясейчас, ради чего ему потом быть? Окончить свои дни безвестным НиколаемИвановичем, городским сумасшедшим, слюнявым старым сказочником с блуждающейулыбкой?