Дальше все было предельно просто. Внутреннее расследование.Домашний арест. Стопка чистой бумаги в палец толщиной, заботливо врученнаяавторучка с запасным стержнем. Обосновавшийся в коридоре, под дверью егокомнаты, ряженый сержант. Телефон отключен. Жратву, правда, принесли в обедсогласно распорядку, даже одарили блоком сигарет (зато свои, что лежали вкомнате, исчезли, определенно на предмет проверки. Вообще Мазур без трудаобнаружил, что комнату в его отсутствие весьма профессионально обшарили).Приказ-пожелание контрразведчика, высказанный столь же бюрократически сухо, былнедвусмысленным: как можно более подробно и обстоятельно описать все, что Мазурделал с того момента, как отчалил на плоту из Курумана, – и до той минуты,как вышел на перрон шантарского вокзала.

Время не лимитировано – лишь бы подробнее и обстоятельнее…Как водится, на прощанье особист использовал на нем часть их всегдашнегоарсенала: якобы всезнающие взгляды типа «советую-не-запираться-нам-все-известно»,туманные намеки на то, что вскоре прибудет некто облеченный полномочиями,который Мазуром и «займется всерьез», а также непременное пожелание «подуматькак следует». С точки зрения психиатрии все это именуется «ложнаямногозначительность» и служит неопровержимым симптомом иных расстройств – нотогда лишь, когда речь идет о гражданах цивильных. Для особистов же всехвремен, стран и народов подобное поведение, наоборот, служит признаком ихполнейшего служебного соответствия и ничего тут не поделаешь, аминь…

Эмоции пришлось временно отложить в долгий ящик – что быМазур ни чувствовал и какие бы слова про себя ни произносил, он был армейскойкосточкой, офицером от плоти и крови, а потому не собирался заламывать рукиподобно истеричной гимназистке. В конце концов, во времена развитого социализмапосле каждого возвращения из забугорных странствий отписываться приходилось неменее обильно. Сплошь и рядом индивидуумы, подобные хмурому капитану третьегоранга, таращились на вернувшихся ничуть не дружелюбнее, словно априорноподозревали в измене, лжи и вероломстве и были уверены, что «морские дьяволы»по своей собственной инициативе проникали за рубеж, проползши на брюхе мимопогранцов, а чужих профессионалов резали ножиками опять-таки по извращеннойстрасти к садизму. Скромные труженики специфических профессий смолоду осознают,что их жизнь будет четко делиться на две половины – работа и отписыванье… И нестоит сваливать все на систему – по достоверной информации, на той стороне тоже самое, не зря же еще полсотни лет назад там родился милейший эвфемизм«поездка в Канаду» [6]…

Словом, у него был большой опыт отписываться – укладыватьсамые невероятные и драматические события в косноязычные канцелярские абзацы,от которых человеку непосвященному (и посвященному, впрочем, тоже) неудержимохочется блевать. И то, что речь на сей раз шла о нем и о жене, ничего, еслиподумать, не меняло: бывает, смерть лучших друзей приходится описывать корявымиоборотами, способными повергнуть нормального человека в брезгливый ужас…

Однако все это еще не означает, что дело идет легко. Вособенности когда приходится подробно формулировать, почему ты посчиталцелесообразным убить одну женщину, чтобы спасти другую. Или описывать, как женасобственным телом выкупала вашу свободу у трех подонков. Или объяснять, как тырешился подмогнуть одному гангстеру ограбить другого. Сразу по возвращении емууже пришлось составлять подробный отчет, но это не меняет дела – отмеханического повторения на душе ничуть не легче, наоборот…

И все же он был профессионалом и потому старался, как мог.Засиделся до темноты, перенося каждую фразу на бумагу не раньше, чем обкатавшиее в уме до полной и законченной казенщины. С темнотой под окном (его комнатабыла на первом этаже одной из серопанельных трехэтажек) обосновался часовой,расхаживавший с идиотским упрямством автомата. Обычный часовой, при автомате.Мазур мельком оскорбился – и перестал об этом думать, с головой уйдя вписанину.

Потом девчонка-сержант из офицерской столовой принесла ужин.Как и в прошлый раз, караульный пропустил ее беспрепятственно, даже непопытавшись проверить прикрытые крышками судки на предмет веревочных лестниц инапильников – вообще-то ребята-«контрики» должны прекрасно понимать, чтооружием «морскому дьяволу» (а равно и средством самоубийства) может послужитьпрактически любой бытовой предмет, начиная от авторучки и кончаяэлектролампочкой, так что, если смотреть с этой точки зрения, у Мазура вкомнате и так целый арсенал, равно пригодный и для харакири, и для ближнегобоя…

Прикрыв чистым листком стопку исписанных, Мазур хмуро ждал,когда она расставит судки и уйдет. Девица что-то медлила, украдкой поглядываяна него не без почтительного ужаса – вряд ли на базе часто случались такиепредставления… Мазур не выдержал, поднял голову и уставился на нее вовсе ужнеприязненно – и обнаружил, что она, должно быть, уже давненько, делаетотчаянные гримасы, пытаясь даже шевелить носом, указывая на один из судков, сумыслом поставленный наособицу.

Мазур поднял алюминиевую крышку. Меж котлетой и стенкойсудка обнаружилась туго свернутая в трубочку бумажка. Он кивнул, девица-сержантс облегченным вздохом привела мордашку в нормальный вид и покинула комнату.

Когда дверь затворилась, Мазур развернул нежданный «грипс».Две строчки машинописи в один интервал: «О всех наших делах и базарах – полноемолчание. Тогда вытащим. Будешь болтать – поможем утопить. Вася Щербак».

Мазур задумчиво сжег бумажку в пепельнице. Вася Щербак –это, естественно, Кацуба, тут и гадать нечего. Хуже нет – замешаться в веселыемежведомственные интриги, а с ним это, похоже, как раз и произошло. Вот и думайтеперь: то ли поступать, как советуют, то ли нет…

К полуночи он покончил с писаниной. Бегло пролистал записи,чуя нараставшее беспокойство, и, отложив последний листок, уже мог суверенностью сказать, что его тревожит.

Все это – исключительно словеса. Доказать, что он написалчистую правду, что он действительно все это пережил, решительно невозможно.Ольга на кладбище, Прохор мертв. Крест растворился на российских просторах,домик паромщика сгорел, лесные пожарники неизвестно где, полковник Бортко можетзаявить, что он о них в жизни не слышал, не говоря уж о том, чтобы приглашатьна опознание. Обитатели «Заимки», честно глядя в глаза, могут до скончания веказаверять, что видят Мазура впервые и все его россказни – следствие неумеренногопотребления неразведенного спирта…

Зачем глаголевские орлы спалили домик паромщика? И что стоитза посланием Кацубы?

Так и не найдя ответов, Мазур приоткрыл дверь, отдал бумагибдительно вскочившему со стула сержанту. Тот зачем-то взвесил пачку в руке, какни в чем не бывало кивнул:

– Можете спать. Если понадобитесь, завтра вам сообщат.

Глупо было бы задираться с ним или задавать вопросы. Мазурвернулся в комнату, разделся и лег. Под окном тихо бродил часовой. При мазуровскойвыучке ничего не стоило бы обрушиться ему на голову вместе с выбитой радиэкономии времени и пущей неожиданности оконной рамой – вот только зачем?