Он обвел взглядом кровать. Смуглая грудь генерала ярко выделялась на белых простынях, на столе рядом колыхалась вода в графине. Он решил, что лучше умрет сегодня, но узнает, каковы границы актерства этого африканского мистификатора. Приблизившись к столику, Иноземцев налил в стакан, сделал вид, что подносит его к губам, и окатил пациента.

Ослепленный собственной выходкой, он на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, обнаружил, что генерал лежит, как прежде, не сдвинулся ни на дюйм, только лицо его густо покраснело и стало почти черным от красноватого освещения.

— Черт знает что! — взревел он, тяжело дыша. — Что это вы себе позволяете?

Саввич бросился к барину и принялся вытирать его краем одеяла.

— Ой, что же вы наделали, — причитал старик, — я ведь только простыни сменил! Ай, как нехорошо! Ай, что же вы за доктор!

— Это часть осмотра, — пролепетал Иноземцев. — Я должен был проверить сочетательные рефлексы.

— Парализованы они, — накинулся на него Саввич чуть не с кулаками, — парализованы, Христом клянусь! Просто африканские боги даровали им такое здоровье. Ничто их не берет.

— Приношу глубочайшие извинения, — пятясь, продолжал бормотать Иноземцев. — Я пойду. Мне надобно подумать.

И, обогнув кровать, бросился к двери.

Он дернул дверную ручку и оказался в темном коридоре с одной свечой, оставленной сиротливо гореть на подоконнике. В отчаянии впился пальцами в волосы и заметался по кругу, точно пес, гоняющийся за собственным хвостом.

Что здесь происходит? К чему этот фарс? Для кого спектакль? Не болен генерал! Напротив, точно молодеет с годами. И ясно отчего: антропофаг он. Читал Иноземцев о чудотворной силе свежей крови и мяса. На других континентах существовали целые племена, практиковавшие каннибализм с целью возвысить мощь тела, продлить молодость и обрести бессмертие. Но неужели на пороге XX столетия, когда человечество изобрело электричество, самодвижущиеся экипажи и вот-вот покорит небо, а медицина встала на путь великих открытий Востока и призывает трезвомыслящих отказаться от пагубного мясоедения, здесь, в далекой глубинке, процветает чудовищный синдикат, поставивший на промышленные рельсы разведение человека?

Иноземцев сам не заметил, как попал на лестницу и спустился на несколько ступеней. Свет единственной свечи из коридора сюда не доходил. Ноги несли сами, а в голове лихорадочно возникали предположения, одно нелепее другого. А что, если это прорыв в медицине? Может так случиться, что эта горстка безумцев нашла эликсир молодости и таким странным способом пытается это скрыть?

Внезапно Иноземцев был схвачен — двумя руками за плечи, двумя за ноги. Он попытался крикнуть, но во рту оказался кляп. В темноте он не мог разглядеть даже теней злоумышленников. Не слышно было ни их дыхания, ни шагов. Приподняли и поволокли вниз, потом в дверь, дальше снова по лестнице, но уже куда-то наверх. Держали его так крепко, что пошевелиться, тем более вырваться Иноземцев не мог. Он перестал сопротивляться после нескольких попыток.

Потом вдруг осознал, что лишился воли не потому, что захватившие его невидимки были силачами. Просто кляп, который затолкали ему в рот, оказался пропитан эфиром.

Наконец тьма перед глазами рассеялась, показались очертания стрельчатых окон. Вспыхнуло воспоминание: множество крыс и Мими в лиловой амазонке.

Оружейная зала.

Эфир не только лишил его способности сопротивляться, но и избавил от страха. Иноземцев чуть не рухнул, когда руки, которые его держали, внезапно ослабли. Как мешок, его водрузили на некое подобие табурета. Он покачнулся, но упасть ему не дали.

Иноземцев почувствовал, как через голову ему перекинули петлю. Сердце остановилось. Его хотят вздернуть?

Только он успел удивиться, как внезапная вспышка света озарила зал. Он дернулся, табурет тотчас повалился. Боль пронзила шею. Он услышал хруст собственных позвонков. Сознание и свет померкли.

После смерти все вокруг снова светилось. Радужные блики били в лицо. Веяло прохладой, ароматом небесных цветов — почему-то в сочетании с уксусом. Светящаяся даль манила покоем.

Он шел, раздвигая облака. Он на небесах, это очевидно.

Легко и свободно. За спиной крылья. Махнуть ими и взмыть в просторы рая.

Только глотать больно. Отчего это? Ах, конечно, душа помнит обиды, причиненные телу. Что-то ведь произошло, что-то стряслось, иначе почему он здесь?

Вдруг облака разверзлись, свет померк. Иноземцев стал падать. Стремительно несся вниз, прохлада сменилась жаром. В нос бил невыносимый запах уксуса. Темно, как в могиле. То ли в ад провалился, то ли еще куда. И не человек он теперь, а сгусток свободно парящей энергии. Вот и все, что осталось от настоящего Иноземцева.

Сердце стеснилось. Надо же, а ведь он все еще надеется, что жив и бредит. Он собрался с силами и попытался разглядеть, где находится. Белый потолок, белая занавеска, окно, через которое пробиваются лучи солнца. Он поднялся, вышел в коридор, добрался до спальни больного генерала, увидел и воспитанницу, роняющую горькие слезы, и отчаявшуюся Натали Жановну, и печального Саввича. Сновала прислуга, все были заняты какими-то спешными приготовлениями. Иноземцев вырвался к фонтану.

Усадебный двор был полон урядников, людей в мундирах и в штатском. Были здесь и сиделки из богадельни. Потом вдруг пронесли длинный черный ящик, Ульяна пробежала за ним в слезах. Толпа ринулась следом. Кто-то успел преставиться?

Все кругом говорили, ели, спали, доставали газеты, гуляли по саду — один доктор ни в чем не принимал участия. Никто не обращал на него внимания, даже Ульяна. Она целый день проплакала, спрятав лицо в ладонях. День сменился ночью, ночь — рассветом. Перед глазами доктора хлопали дверьми, его отталкивали, когда он пытался дать о себе знать, кое-кто даже проходил сквозь его тело. И снова они ели, спали, вставали, ходили. Иноземцев видел их, а они его нет. Ощущение это становилось все невыносимее. Неужели он умер? Стеснение в груди сменилось удушьем. Неужели целую вечность неприкаянной душе маяться? Иноземцев стал задыхаться.

И вдруг проснулся.

Минуту он переживал острейшее счастье, что это всего лишь сон. Наконец поднял руку и прикоснулся к губам.

— Улыбаюсь. Живой.

— Конечно, живой, слава тебе, царица небесная, — отозвался голос Саввича. Старик подскочил к кровати и, всплеснув руками, стал тараторить благодарственную всем святым, каких знал. Иноземцев насилу поднялся, с острой болью в горле ощутив головокружение и тяжесть в затылке. Ощупал череп, охнул — шишка с голубиное яйцо выдавалась и ныла невыносимо.

— Что произошло? Нет, погодите, я сам вспомню. Треснулся, видимо, где-то, но где? Постой, Саввчич, мне надобно самому вспомнить, иначе быть беде — память не восстановится. Итак, — протянул он и вдруг вспомнил, кого это «итак» ему напоминает. — Конечно, я был у исправника. У Делина.

— Да-с, задержали ваше благородие, — с видимым огорчением подтвердил камердинер. — Уж точно по ошибке, никак не иначе.