— По ошибке, — согласился Иноземцев, смутно припоминая, что были, кажется, убитая сиделка, револьвер Ларионова и долгая беседа с исправником в здании уездного управления. С трудом припомнил, что там же получил задание. Скривился: задание требовалось выполнить как можно незаметнее, так сказать, конспиративно. — Я, помню, заходил к его превосходительству. Осмотр проводил…

— Заходили-с, — еще энергичнее закивал Саввич. — Опыты проводили, даже водой облили. Потом вышли. Я простыни его высокопревосходительству сменил — и за вашим благородием. Уж очень ваше благородие были бледны и беспокойны. Хотел спросить, что осмотр показал, узнали ли что о неведомой болезни его высокопревосходительства аль нет. Спустился по лестнице, слышу — крик, шум. Неужто из оружейной залы опять, думаю. Призрак там, говорят, поселился, я вам не сказывал? Была у предка его высокопревосходительства жена заморская, из Италии. Убил он ее, демоном ревности обуянный. Вот, говорят, призрак теперь покоя не знает. Да странно как-то — сколько здесь живу, а тот появился только как барин женился на Натали Жановне. Невзлюбило ее почтенное привидение, так надо понимать. Хотя мне и не знать, что было до того, как я сюда с Ульянушкой прибыл. Я ведь ранее ее папеньке служил, Владимиру Францевичу, сыну брата младшего его высокопревосходительства, упокой господь его душу святую. Но ходит слух, — здесь Саввич перешел на шепот и склонился к самому уху Иноземцева, — будто барин наш в паралич впал, когда увидал это самое привидение.

Выпрямившись, он как-то странно сверкнул глазами и улыбнулся. А не служил ли Саввич камердинером у самого Бюлова, убившего итальянку? Не может быть!

— Но сам барин, — продолжал тот как ни в чем не бывало, — при мне об этом не заговаривали. Их высокопревосходительство беспокоит первым делом африканское проклятие. Именно в нем он видит зерно зла-с. Но что это я отвлекся? Да, последовал я, значит, за вашим благородием. Слышу шум из оружейной, будто что-то тяжелое обрушилось. Захожу, свечу — а посреди залы люстра чугунная лежит и вы рядом. Поднимаю глаза — у вашего благородия веревка на шее, глаза выпучены, язык на боку, словом, все как у повешенного. Удавку я освободил. Ясное дело, повеситься решили, а люстра старая, не выдержала веса и рухнула…

Рука Иноземцева скользнула к подбородку. Вот почему так горло саднит.

Встал, подошел к зеркалу — черный обод шириною в два пальца шел от уха к уху. Повеситься решил? Сам? Да зачем же?

Известно зачем.

Разом вспомнил обо всех своих приключениях: об алмазах, о привидениях, о хохочущем пятнистом волке, который его едва не разодрал под окнами. Эх, не выполнил он задание исправника. Весь дом на уши поставил, пытаясь незаметно пробраться в покои пациента. Да ведь и осмотр не дал никаких результатов, только все запутал и заставил утвердиться в подозрении, что его здесь обманывают, держат за дурачка. Генерал-то здоровехонек.

Иноземцев понурился, краска стыда залила лицо. Слабак, как есть слабак. Столкнулся с трудностями — и сразу в петлю.

— Вам бы еще отдохнуть денек, — не унимался Саввич. — Не беспокойтесь, его высокопревосходительство подождут, пока вы определитесь. А Натали Жановна за больницей присмотрит. Ей не впервой, прежние доктора тоже были слабы здоровьем. Сапожники без сапог, ей-богу! Ложитесь. — Саввич попробовал увести Иноземцева к постели. — Ложитесь, Иван Несторович, я вам компресс уксусный на шишку поставлю и завтрак принесу.

На словах «Натали Жановна за больницей присмотрит» Иноземцев почувствовал, как к лицу прилила краска и пальцы сами собой сжались в кулаки. Вот и отлично, пусть думают, что он лечит шишку компрессами, пускай считают, что он помер. А он как раз сейчас выполнит задание. И узнает, наконец, каким образом барыня Тимофеева заправляет больницей.

Не сказав ни слова, Иноземцев принялся одеваться.

Саввич удивленно воззрился:

— Что вы, ваше благородие, делаете? Вам нельзя никуда идти!

— Я в больницу.

— Да куда, какая больница! Вы гляньте: горизонт чернеет, через пару часов гроза начнется — вас в дороге застанет.

— Ничего, — отмахнулся Иноземцев, застегивая жилет. — Будьте любезны визитку почистить. Неловко мне с Натали Жановной беседовать в грязном платье.

Воодушевленный предстоящей поездкой, он выскочил во двор и тотчас отправился искать Тихона с коляской.

Коляска стояла запряженной, точно ждала его. Возницы на козлах не было. Иноземцев решил, что это судьба, и взобрался на облучок.

— Но-о-о, — крикнул он, и пара в яблоках зацокала по гравию, миновала ворота и понеслась по грунтовой. Ими и управлять не надо было — сами шли.

Дорогу, видно, лошадки знали назубок. Иноземцев не зря доверился их бодрому ходу, домчали быстро. Он даже не успел толком разглядеть, как сгущаются над лесом тучи. Было часа четыре пополудни.

Подкатив к забору, он натянул вожжи.

У крыльца была какая-то суматоха. При приближении Иноземцев заметил деревянный гроб, прислоненный к стене.

Сердце застучало в предчувствии тайны, под покров сейчас удастся заглянуть. Гроб, значит, покойник, а покойник — значит, смерть. Наконец он сможет определить, отчего здесь умирают вполне себе здоровые «больные».

Домчал до крыльца, взбежал по ступеням, поймал за руку первую попавшуюся сиделку:

— Кто?

— Марья Анисьевна Копытина, — пробормотала та.

— Когда?

— Вчера вечером. Вот дьякона ждем из соседнего прихода. Хоронить будем.

— А тело кто анатомировать будет? — гневно вскричал Иноземцев.

— Так ведь Натали Жановна осмотрела и сказала не вскрывать, и без того все ясно.

— Что ясно? Ну-ка быстро тело на стол. И Акулину Ивановну пригласите. Ясно или не ясно — я буду решать.

Никакой, однако, Марьи Анисьевны Копытиной Иноземцев не помнил и лицо покойницы видел впервые. Больных было всего-то четыре десятка, запомнить каждого труда не составляло. Но может ли он себе доверять? Наверняка память после неудавшегося самоубийства отшибло.

Раздосадованный, он присел на стул у тела покойницы. Бесполезная потеря времени. Его могли надуть, подменить труп, но ведь разве докажешь такое.

Пришлось сжать зубы, натянуть перчатки и приступить к осмотру и анатомированию в надежде обнаружить хоть какую-нибудь, хоть самую малую зацепку.

После двадцати минут работы он торжествующе воскликнул:

— Ага, нет никаких укушенных. Это разрыв сердца. У Копытиной была грудная жаба! Вот, поглядите, Акулина Ивановна, какие обширные очажки омертвления. — Иноземцев ткнул скальпелем в кроваво-красный рисунок внутренних органов. — Здесь и бляшка имеется. Ого, какой кровяной сгусток! А вот и следствие спазмов налицо, поглядите, поглядите!

Акулина Ивановна удивленно приподняла брови.

— Чего ж удивительного. Сердце не выдержало.