И воришка был не против сабантуйчика один на один, азартно так не против. Он отбросил откушенные мертвецами ятаганы, те грызли сталь кусок за куском, пока у воришки не остались одни рукояти. Театральным жестом выпендрежник сорвал с себя дырявый халат и швырнул на песок, оставшись в одной набедренной повязке. Из набрюшного мешка был извлечен кинжал.

На восставшего мага, невозмутимо покачивающегося на своем хвосте, это не возымело никакого действия.

Я чуть не завыла на луну, понимая, что никакими силами мне не остановить этого упрямого осла. С пустынным гулем я бы еще могла договориться. Поплакалась бы ему в жилетку, сетуя на худую судьбу наггинь в империи Агар`шайе, на то, как трудно быть младшей султанной, да еще незамужней и разборчивой, как я. О том, как нас угнетают мужчины, захватив себе всю власть. Гуль бы понял и проникся моим несчастьем. Мы бы вместе всплакнули, кляня на все лады законы этой страны, где у женщин нет никаких прав, так же, как и у восставших мертвецов.

Но упертый, как ублюд, расхититель гробниц никогда не согласится поменять свое решение! Я уже достаточно изучила характер беспринципного разбойника, чтобы понять: если он что-то удумал и решил стоять на своем (как бы это ни было больно) – и табун элефантов не сдвинет его с места. Ежели вор упрется лбом в стену, то скорее стена сдвинется, чем лоб воришки уступит хоть дюйм!

Впору было реветь как белуга от жалости к самой себе крупными слезами, да влаги жалко, все-таки в пустыне.

Вместо этого я уселась на коврик, закуталась в плащ и стала следить за танцем на песке. Некромант и восставший мертвец кружились, примериваясь к умерщвлению друг дружки.

Я же гадала: переживу эту ночь или нет?

Гуль двигался, словно ночная тень. Еле слышное шуршание полусгнившей чешуи – и он уже в совершенно другом месте, как правило, за твоей спиной. Но вот чудо, постоянно когти мертвеца со звоном натыкались на выставленный для защиты кинжал.

И тогда мертвец изменил тактику. Оставив воришку в полном одиночестве, он ринулся прямиком на меня! А у меня из оружия один сигнальный визг и песочек. Разве только ковриком крест-накрест восставшего отходить, но, по-моему, ему это будет больше обидно, чем опасно (а кто в здравом уме будет рад пыльным ковром по мордасам получить?). И лампа, как назло, осталась в спальне. Нет, Фирюза, кажется, тебе не выжить. Пока мертвец, будто тень, скользил в мою сторону, я успела вскочить и, схватив коврик, замахнуться. Но голодный гуль уже прыгнул и, выпустив когти, летел в мою сторону.

Летел, да так и не долетел: резкий рывок за хвост на подлете – и восставший припечатался лицом к песку.

Сверху гуля припечатал пыльный коврик. Ай да я!

Восставший мертвец, почуяв неладное, забился и засучил когтястыми лапками по земле. Воришка тянул его за хвост, оттаскивая от меня. Восставшая жуть верещала и брызгала слюной от ярости, он уже не нападал, а защищался от выпадов наглого воришки, поняв, что сила не на его стороне.

Я посчитала нужным еще несколько раз ковриком благословить на вечный покой, присовокупив несколько нечленораздельных визгов. Коврик был о-о-очень грязный. И через некоторое время гуль из черного превратился в пыльного.

Все произошло в считанные секунды: блеск стали, брызги во все стороны – и мертвец осыпался горсткой безжизненных костей. Я в изнеможении осела на землю.

Нет, слишком много нервов, я так поседею раньше времени, если хотя бы раз в неделю мне придется встречаться с вот такими загробными живчиками. Тем временем воришка азартно ковырялся в грудной клетке убиенного. Для успокоения нервов срочно требовалась медитация.

Как учил меня мудрый дервиш, я расстелила коврик, уселась на него, скрестив ноги, и попыталась приобщиться к вселенскому спокойствию.

– Эй, подойди глянь! – Вот еще, на дрянь такую смотреть! Мертвеца, конечно, жалко, но не настолько, чтобы я решилась подойти после всего того, что было. Вдруг он восстанет еще раз и еще… а коврик у меня один – и тот дырявый.

– Не восстанет, – по моим круглым от страха глазам прочитал мысль грабитель. С добычей в одной руке и чем-то, посверкивающим в свете луны, расхититель мертвецов и убивец направился ко мне.

В руке его – о ужас! – все еще билось сердце вторично умерщвленного мертвеца.

Подключение к безмятежной вечности было нарушено одним определенным наглецом, который распластался на моих коленях, демонстрируя кровавую дрянь и железную когтястую штуку, снятую с руки покойного. Поерзал, укладываясь поудобнее, и счастливо выдохнув, закинул руки за голову.

– Ну, давай начинай! – скомандовал он. Я даже не сразу поняла, что он имеет в виду, пока не взглянула на счастливо-довольную моську засранца с выпяченными трубочкой губами. – Долго я буду ждать?

Травленая наглостью и беспринципностью вора, я уже как-то привыкла к его собственническим замашкам.

Ну уж нет! В этот раз у него фокус не пройдет, знаем, были, умеем, можем. Командовать парадом на этот раз буду я! Фирюза здесь главная, она на нем и будет тренироваться. А этот он – пусть и дальше держится за свою кровавую дрянь! Про себя я все же подивилась нахальности воришки, видно, в его профессии без этого нельзя.

Взяв за два лопоушия (у мужчин эти слуховые органы почти как у слонов, вечно торчат, у мужчин всегда все торчит, начиная от носа и заканчивая…), я так и не успела запечатлеть издевательский смачный поцелуй на довольном лице грабителя. Более опытные в этом дели культяпки сгребли меня в охапку и прижали к себе.

А дальше… Ох! Дальше мы долго и упорно разучивали различные вариации поцелуев. Потом вспоминали пройденное, потом была работа над ошибками, мне сказали, что я двоечница, тренироваться мне надо больше и чаще. А после была еще одна новая тема.

Продолжалось это так долго, что вскоре, мои уши налились краской стыда и стали как-то больше, что ли. В основном потому, что пустынный засранец в этот раз уделял внимание не только губам, но и куче других частей тела. От его обучения пострадали шея, нос, лоб, щеки и, как я уже сказала, уши. Кажется, в этот раз мы зашли слишком далеко и взялись за совсем уж сложные поцелуи. А еще я поняла несколько вещей.

Первое: мне с мастером разврата не сравниться, и второе – пожалуй, за тот иностранный поцелуй с языком я готова заплатить не только серебрушку, но и полновесный золотой. Только вот оборванец с каждым разом становился все настырнее и настырнее, а еще самодовольнее и самодовольнее. Глядя на эту масленую рожу, расплывшуюся в довольной улыбке, так и хотелось съездить по ней кулаком. Но, увы, памятуя о том, как воришка расправился с восставшим даже без трансформации – я не решалась. А так хотелось. Его надменность и бахвальство задевали за живое.

Каждый раз, как я оказывалась в чрезвычайной опасности, рядом этот хлыщ, все мои планы летят кувырком. От наглости этого голодранца у меня скулы сводит, а от поцелуев я становлюсь настолько рассеяна и слаба, что натыкаюсь на все встречные предметы – пальмы, ублюдов, стены. И в животе такие странные ощущения, будто там летает стайка бабочек, мечется так же, как я, натыкаясь на все предметы. И вообще, я чувствую себя такой никчемной и беззащитной!