Широколистная «осока» затянула весь берег. В зарослях — ниединой тропки. Убедившись, что острые стебли не в силах проколоть джинсы,Виктор с удовольствием пошел напрямик.

Немного погодя он увидел, что дым поднимается над широкой инизкой крышей большого одноэтажного приземистого дома, сложенного из розовыхкаменных плит, сейчас изрядно подпорченных жирной копотью. Из широченнойкаменной трубы, тоже низкой и какой-то приплюснутой (отчего так? Тяга ведьплохая…) валил дым. Был он, как и положено дыму, густ, клубист и черен. Вокругдома одуряюще воняло чем-то омерзительно-кислым — словно там, внутри, стоялацелая батарея открытых чанов с дымящейся «солянкой», HCl или там, скажем, ссерной, H2 SO4. Едкий запах полез в ноздри, Виктор закашлялся… точнее, этособралась закашляться его память. Сам он только с силой выдохнул, гоня прочь излегких эту гадость, ничего общего с привычными нам кислотами, конечно же, неимевшую.

Это был яд, вдруг понял он. Яд, напоенный вдобавок еще имагией. Правда, ему, Виктору, отрава почему-то вреда причинить не могла.

Дверей в доме не было. Широкий темный проем, где во мраке что-тотускло и равномерно вспыхивало.

— Эй, есть тут кто? — негромко спросил Виктор.

Огонь в глубине дома испуганно замигал и погас. И тотчас жераздалось гневное рычание, длинная разъяренная рулада, сложившаяся в нечтовроде «Кто посмел?!», только куда изобретательнее, с многочисленными отсылкамико всем родственникам виновника вплоть до двенадцатого колена.

Из тьмы выкатился невысокий, очень толстый человечек,широкоплечий, краснорожий, с необъятным брюхом и нависающими кустистымибровями. Нос хозяина украшали многочисленные алые и синюшные прожилки. Запахядовитой кислятины тотчас сменился до боли знакомым перегаром, словно от тогоже жековского сантехника.

— Ты кто такой? — зарычал коротышка. Холщовые рубаха ипортки на нем были все в пятнах и подпалинах. Руки же — в тонких хирургическихперчатках, и при виде их Виктор едва не лишился дара речи. — Язык проглотил,неуч? — напирал меж тем хозяин.

— Молчи, — вдруг вырвалось у Виктора. — Как смеешь тыдержать меня на пороге?!

Толстяка враз прошибло потом. Он отступил на шаг, однаковзгляда не опустил.

— Ух ты, знатный гость ко мне пожаловал, — медленно процедилон сквозь зубы, стаскивая с рук перчатки. — Знатный и редкий… ну что ж, заходи,раз пришел, прочь не погоню. Запашок у меня, правда, тебе едва ли понравится…но уж не обессудь, коли явился незваным.

Толстяк если и боялся, то страх свой умело скрывал. И, судяпо нему, был отнюдь не дурак подраться. Хоть и пригласил внутрь, сам стоял,загораживая почти весь широченный проход.

— Плохо ты гостя привечаешь, — нагло сказал Виктор, самдонельзя дивясь этой наглости.

Впрочем — это ведь сон… всего лишь сон.

— Уж как умею, — огрызнулся коротышка. Сдернув наконец с рукперчатки, он метко зашвырнул их в бочку — что-то отвратительно зашипело, избочки повалил пар. — Как там у вас говорится? В гимназиях не обучались…

«Ну конечно же, я сплю, — подумал Виктор. — Откуда здешнемуобитателю знать „Золотого теленка“?»

Ухмыляясь, толстяк пялился на Виктора. Глаза-буравчикибеспокойно сверлили незваного, невесть откуда взявшегося гостя. Коротышкаоткровенно и недвусмысленно нарывался на неприятности.

В этом мире уважают только силу, подумал Виктор.Деликатность, вежливость, миролюбие здесь воспринимается как слабость.

Впрочем — только ли здесь? Мир снов — лишь слабый отсветреального мира. Если здесь и сейчас, в сумбурном — пусть и таком ярком сне, отнего ждут напора и натиска — значит, и на самом деле происходит то же самое.Давно ли нахрапистость и наглость превратились из пороков в достоинство? Может,и недавно, но порой кажется, что навсегда…

И все-таки, наверное, в Москве он едва ли решился бы наподобное. Протянуть руку и молча отодвинуть хозяина с порога его собственногодома.

Помня Серый Предел и ломающуюся с сухим треском шеюнесчастного полуэльфа, Виктор толкнул коротышку не в полную силу. Однако тотлишь похабно осклабился:

— Что-то слабоваты нынче стали срединники! Ну-кась, тытолкнул, теперь моя, стало быть, очередь…

Это, разумеется, оказался не толчок в плечо. Толстяк короткои без замаха провел очень грамотный апперкот. Настолько быстро ипрофессионально, что невеликого умения Виктора не хватило даже отдернутьголову. Собственно говоря, он понял, что поднявший его в воздух удар именуетсяапперкотом, только оказавшись лежащим на спине.

Ярость в тот же миг подняла его на ноги. Это точно сон,снова подумал Виктор. После таких ударов встают только в дешевых гонконгскихбоевиках. У меня сейчас должны были быть сломаны шейные позвонки, выбитачелюсть и половина зубов — а я скачу как ни в чем не бывало…

Теперь вокруг него был огонь. Руки, раскинутые в стороны,словно крылья, рассекали ярящийся океан испепеляющего пламени. Как смел этот…этот червь… как он смел поднять руку на него? На него, Владыку?!

Кулак обернулся сгустком рыжего огня. Мелькнуло перекошенноезлобой лицо коротышки… вскинутая для защиты рука… но поздно.

Виктор ударил оскорбителя в скулу. И тот, несмотря нанемалый свой вес (полтора центнера на глаз, не меньше) — кубарем покатилсячерез порог, внутрь дома. С грохотом обрушились какие-то полки, кто-то жалобноне то заблеял, не то замяукал — и все стихло.

Огонь исчез. Душащая ярость — тоже. Болел кулак — словноВиктор хватил им по каменной стенке. Кожа на костяшках была содрана. Викторпоморщился, потряс кистью.

— Ну-у, какой ты, однако… — плаксиво пробубнили из темноты.— Предупреждать надо…

— «А кто у нас муж? — Волшебник! — Предупреждать надо!» —передразнил его Виктор цитатой из «Обыкновенного чуда». — Дальше дратьсястанем?

— Чего уж… до срока, — буркнули из темноты. — Входи, входи,чего стоишь? Помоги встать — не видишь, полкой придавило? Я, ежели ворохнусь,все на ней переломаю…

Виктор проворно шагнул через порог. Глаза подозрительнобыстро привыкли к темноте — слишком быстро даже для сна. Во снах у нас поройесть крылья, и пули из дул нашего оружия летят медленно-медленно, по длиннымизогнутым дугам — но вот в темноте мы видим плохо даже там.

Это, несомненно, была лаборатория. Совершенно не похожая напривычные ему — «изнаночные», как сказали бы в Срединном Мире. Здесь не былоникаких приборов, агрегатов или устройств. Только здоровенные полки на стенах.Но на полках — ни единой бутыли, коробки, банки или любого иного вместилища.Непонятные предметы свалены кучами, следуя какой-то непостижимой внутреннейлогике. Огонь в очаге горел сам по себе, ни дров, ни угля; на мгновение Виктордаже подумал, не подтянут ли сюда газ.