– И что же это за способ?

Рыбак указал на противоположный берег – там, среди тростниковой поросли, взъерошенной бурей, возвышалось какое-то строение. Под хлесткими, протяжными порывами ветра тростинки тревожно гудели, вторя жалобному пению цикад хигураси.

Окано пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум разгулявшейся стихии:

– Садись в лодку, я перевезу тебя на другой берег, в трактир Двух Водяных Лун. Когда будем на месте, спросишь старушку обасан[57], престарелую зеленогубую Матушку, и предложишь ей свои услуги.

– В качестве шелушильщицы риса? – догадалась Миюки.

– У нас их называют юдзё. Хотя хрен редьки не слаще. У этой зеленогубой старухи лучше всего выходит заманивать мужскую публику. На таких делах, и это главное, она собаку съела. Перед тем как стать Матушкой, она слыла лучшей юдзё на всей Ёдогаве. Да нет, тебя-то она не съест! Зато, потрудясь несколько дней под ее началом, ты так озолотишься, что сможешь уговорить любого рыбака, меня или кого еще, выловить тебе хоть всех карпов из Ёдо и ее притоков.

Опершись на шест, рыбак показал ей на нелепого вида строение, выделявшееся в ряду жилищ более или менее правильной кубической формы, построенных на сваях. Об его предназначении можно было только догадываться: может, не иначе как для того, чтобы отворачивать потоки ветра, дождя и наводнения, он ощерился своими причудливыми углами, уберегая от непогоды покосившиеся стены с проплешинами, сквозь которые проглядывала почерневшая от сырости дранка, равно как и странными изломами и огрубелыми наростами, покрывавшими его фасад, точно опухоли?.. Или, может, это была обыкновенная развалюха, латаная-перелатаная, которую строители, не распилившие дотоле ни одной доски, сколотили абы как из подвернувшихся под руку материалов? Как бы то ни было, зачастую такие постройки рано ли поздно обрушивались на голову своих обитателей под тяжестью снега, либо их испепелял пожар.

– Ступай! Ступай, отомэ, не упускай удачу!

* * *

Трактир Двух Водяных Лун назывался так потому, что, когда над Ёдогавой порой зависала насыщенная влагой пелена тумана, возникало оптическое явление, выражавшееся в том, что в водах реки отражались как бы две луны.

Дом выходил на покосившийся понтонный мосток, нависший над рекой. К сваям, поддерживавшим его, были пришвартованы несколько тяжелых барок.

От трактира Двух Водяных Лун тянуло затхлостью и отсыревшей мукой, и причиной тому были грибы, облепившие его деревянные стены. К этому запаху примешивались исходившие изнутри дома и просачивавшиеся наружу сквозь трещины в стенах ароматы гвоздики, ромашки и рисовой пудры, что было довольно необычно для заурядного трактира.

Даже не прикладываясь ухом к дверной перемычке, Миюки, к своему удивлению, расслышала женские голоса, большей частью девичьи, в которые время от времени вклинивались пронзительные завывания, похожие на поскуливание перепуганной собаки.

Войдя в дом, Миюки увидела там раздетых женщин, которые с завистью поглядывали на девушку, сидевшую по плечи в бочке, окутанной клубами пара. Чтобы не намочить длинные черные волосы, купальщица расстелила их по краям бочки концами наружу, отчего ее совершенно круглое лицо напоминало сердцевину цветка с темными лепестками.

Поодаль, в самой темной части комнаты, женщина в летах, с одутловатым лицом, приплюснутым носом и широко растянутым ртом, очень похожая на жабу, на тощем теле которой болталась исподняя рубаха, заправленная в красные, перетянутые на лодыжках штаны, время от времени обливала водой одну из жриц любви, которая была подвешена на веревках к кровельной балке.

Высыхая, путы стягивались и врезались наказуемой в кожу. Это она скулила по-щенячьи, когда веревки впивались ей в плоть.

Несмотря на полумрак, окружавший мучительницу, Миюки заметила, что у той были зеленые губы. Из чего она заключила, что это и была та самая престарелая Матушка и что эту старуху ей и предстояло просить, чтобы та милостиво приобщила ее к своему ремеслу и оделила щедрыми мужчинами, которые озолотят ее так, что она сможет прикупить новых карпов.

Не переставая поливать жертву, которая раскачивалась над нею и скулила, обасан выслушала рассказ Миюки. Потом растянула свои зеленые губы и зашипела, как озлобленная кошка:

– Завтра же, еще до того как отобьет час Барана[58], ты заработаешь денег, чтобы не только заполнить свои верши, но и купить барку Окано вместе с шестами, сетями, рыбным прудом и даже двумя его никудышными помощниками в придачу. Только не подумай, что все это ты заслужишь своей красотой и уж подавно ласками. Потому как, сказать по правде, ты только сперва кажешься пригожей, а приглядишься к тебе получше, сразу видать – не такая уж ты на самом деле хорошенькая: вон, и лицо у тебя внизу много уже, чем сверху, и губы навыкат, как будто лезешь целоваться… Кстати, не лезь ни к кому ни с поцелуями, ни с чем другим: окажись я круглой дурой и пожелай я угодить этому пройдохе, коротышке Окано – ну сущий карликовый сом! – взяв тебя к себе, так и знай – без моего согласия ты и пальцем о палец не ударишь, чтобы ублажить мужчин, которые пристают к нашему причалу. Ежели они причаливают, чтобы потереться бортом своей барки о наши стены, знать, им охота заплатить и за самое малое твое благорасположение, даже за малейшее дыхание, которым ты соблаговолишь обласкать их лицо, и вот тогда-то им придется иметь дело со старой обасан, потому как все подлежит обсуждению, все имеет свои вес и цену, а цены здесь назначаю я и, уж поверь, могу обратить в золото даже крохотную капельку твоей слюны, которая, подобно птице, будет готова опуститься им на нос вместо насеста… Ну вот, кажись, у меня совсем вылетела мысль из головы, а ты не помнишь, с чего я начала?

– С моих губ – они пришлись вам не по нраву, обасан.

– Раздвинь-ка их – погляжу на твои зубы.

Миюки повиновалась. Старуха рассмеялась скрипучим смехом:

– Эвон как рот разеваешь! Будто раскатываешь штору, скукожившуюся за лето и растрескавшуюся снизу доверху. Разве тебе никогда не говорили, что губы надобно разок-другой облизать языком, чтобы придать блеск рабочему инструменту? А зубы, – прибавила она, прикрывая глаза ладонями, – ох уж мне эти зубы! Замужней женщине пристало их чернить.

– Я больше не замужем, я теперь вдова.

– А ты заметила, что у животных охагуро[59] не в ходу? Со своими белыми зубами ты походишь на животное.

Вспомнив деревенских бычков, Миюки сказала, что любит животных, что ей нравится водить с ними дружбу и что, если зубы у нее такого же цвета, как у них, она не видит в этом ничего зазорного.