Мысль эта была прервана голосом Лэма:

– Еще и девяти часов нет, а мы уже смотрим садомазо-порнушку?

– А в котором часу полагается… – начал было Струан Лой.

– Заткнись, – оборвала его Сид Бейкер.

– Отличная идея, – одобрил Лэм. – Заткнись, Лой. Прямая трансляция?

– Стрим в реальном времени, – сказал Хо.

– Есть разница?

– Хотите, чтобы я объяснил?

– Верно замечено. А газета-то сегодняшняя. – Лэм покивал, одобряя собственные способности к дедукции. – Так что даже если это запись, то сделанная недавно. Как вы на это вышли?

– Через блоги, – сказала Сид. – Где-то час назад всплыло.

– Увертюра какая-нибудь была?

– Сказали, что отрежут ему голову.

– Кто сказал?

– Пока неясно, – пожала она плечами. – Но внимание они привлекли, спору нет.

– Заявили, чего хотят?

– Заявили, что хотят отрезать ему голову, – ответила она.

– Срок?

– Сорок восемь часов.

– Почему сорок восемь? Почему не семьдесят два? – спросил Лэм. – Что, уже и трое суток нельзя попросить?

Никто не решился уточнить, что он имеет в виду. Но он все равно пояснил:

– Всегда дают или сутки, или трое. Обычно есть либо двадцать четыре часа, либо семьдесят два. Никогда сорок восемь. Знаете, что меня уже бесит в этих мудаках?

– Незнание арифметики? – предположил Ривер.

– Неуважение к традициям, – объявил Лэм. – Полагаю, они также не сказали, кто этот слепой котенок?

– Угроза отрезать ему голову была озвучена в блогосфере, – сказал Хо. – Там же прилагалась ссылка на стрим. Там же был объявлен и срок исполнения. Другой информации нет. Трансляция ведется без аудио.

В течение всего этого времени никто не оторвал взгляд от монитора.

– С чего бы им быть такими застенчивыми? – удивился Лэм. – Когда человеку отрезают голову, обычно этим хотят что-то сказать. Но если никто не знает, чего они добиваются, то в чем смысл? Как это поможет их делу?

– Отрезание голов никакому делу никогда не помогает, – возразила Сид.

– Помогает, если само дело тоже подразумевает отрезание голов. И в таком случае они обращаются прямехонько к своей целевой аудитории.

– Какая разница, как они себя называют? – сказал Хо. – Они по-любому «Аль-Каида», как бы они ни назывались. «Братство пустыни», «Кара Аллаха» или «Меч Пророка», все они – «Аль-Каида».

Еще один припозднившийся – Джед Моди – вошел, не снимая верхней одежды:

– Слышали уже?

– Прямо сейчас смотрим.

Кей Уайт хотела было что-то сказать, но передумала. В менее сплоченные времена каждый из присутствующих отметил бы, что это случилось с ней впервые.

– Что будем делать? – спросил Ривер.

– Делать? – переспросил Лэм.

– Да. Что нам делать?

– Приступать к исполнению индивидуальных служебных обязанностей, что еще?

– Господи, ну не можем же мы тут сидеть, будто ничего не происходит…

– Да?

Это резко брошенное короткое слово сбило с Ривера весь пафос.

Лэм заговорил ровным, флегматичным тоном, словно все это – мальчишка на экране, мешок у него на голове, газета в руках – было лишь анимированной заставкой:

– Вы что, думали, сейчас начнет разрываться бэтфон? Что Леди Ди закричит: «Свистать всех наверх», да? Нет. Мы будем смотреть это кино как обычные зрители, как все остальные. Но «делать» мы ничего не будем. Делать всё будут взрослые мальчики. Которые, если вдруг забыли, с вами больше не водятся. Понятно?

Все молчали.

– Так что дружно пошли и приступили к перекладыванию бумажек. Чего вы вообще тут все столпились?

После этих слов все разошлись, один за другим, за исключением Хо и Моди, которым идти было некуда – они находились в своем кабинете. Моди повесил плащ на дверной крючок, не произнеся ни слова. А если бы он и произнес, Хо все равно не сказал бы в ответ ничего.

Лэм ненадолго задержался. Над его верхней губой нежно белела сахарная пудра от сдобного рогалика с марципаном, и пока он всматривался в экран, на котором не показывали ничего такого, чего бы не показали за предыдущие несколько минут, язык обнаружил эту порошу и снял сладкий урожай. Глаза Лэма жили собственной жизнью и никак не отреагировали на похождения языка, но если бы Хо или Моди в тот момент обернулись, то увидели бы нечто ошеломляющее.

На один короткий миг глаза этого грузного, потного, давно вышедшего в тираж оперативника озарились изнутри холодной яростью.

В следующий момент он повернулся, вышел и затопал наверх, к себе в кабинет.

* * *

У себя в кабинете Ривер включил компьютер и, проклиная неспешность машины, молча ждал, пока тот загрузится. Он едва заметил, как вошла Сид Бейкер, и, когда она заговорила, вздрогнул от неожиданности.

– Как ты думаешь…

– О господи!

Сид оправилась первой:

– Ах, простите, пожалуйста. Это, между прочим, и мой кабинет тоже.

– Да-да, конечно. Я просто… задумался.

– Разумеется, загрузка компьютера – серьезное дело. Требует пристального внимания и концентрации.

– Я просто не заметил, как ты вошла, Сид. Только и всего. Что ты хотела спросить?

– Ничего, проехали.

Она села за свой стол. Монитор Ривера тем временем привычно разыгрывал обманное пробуждение, сначала осветившись синим, а затем снова переморгнув в темноту. В ожидании Ривер покосился на Сид. Ее волосы сегодня были плотно утянуты назад, а лицо казалось бледнее обычного, что можно было в равной степени отнести как на счет оптического эффекта от черного кашемирового джемпера с треугольным вырезом, так и на счет того, что последние десять минут она наблюдала мальчишку с мешком на голове, который, судя по всему, был обречен на смерть.

И сегодня на ней не было серебряного медальона. Если бы кто-нибудь спросил Ривера, находит ли он это странным, он ответил бы, что понятия не имеет, однако тот факт, что Сид носит медальон примерно так же часто, как и не носит, позволяет сделать вывод, что никакой особой сентиментальной привязанности к медальону у нее нет. Но маловероятно, чтобы кто-нибудь спросил.

Компьютер издал короткий высокочастотный писк, который всегда звучал нетерпеливо-раздраженно, словно машина дожидалась пользователя, а не наоборот.

Практически не отдавая себе отчета в том, что говорит, Ривер сказал:

– Пардон за вчерашнее. Глупо было с моей стороны.

– Да.