– При-вееет.

– Вив?

Обычно Джонас говорит вполголоса, обыденным тоном. Сегодня в голосе слышен страх.

– Вив, ты уже на работе?

– Подошла к студии, ключи достаю. А что? Что случилось?

– Ты не могла бы… Господи, мне очень неприятно тебя об этом просить. Я бы не стал, честное слово, просто больше некого. Ты не могла бы прямо сейчас зайти в супермаркет?

Открываю рот, но Джонас сам объясняет:

– Утром мама туда поехала, я еще подумал: наконец-то ей лучше. А сейчас мне мистер Паттерсон позвонили говорит: она вроде как не в себе, то ли плачет в отделе выпечки, то ли что, я не понял. Мистер Паттерсон сказал, чтоб я ее забрал, потому что ей в таком состоянии за руль нельзя, но машину-то мама как раз и взяла. Я дома с младшими, Наоми на практике, Сайлас на работе и трубку не берет. И я… я…

Соображаю ровно секунду, швыряю ключи обратно в сумку.

– Джонас, послушай меня. Я уже иду в супермаркет. Все будет хорошо. Попроси кого-нибудь из соседей приглядеть с полчасика за младшими, сам беги сюда. Договорились?

– Да.

Мчусь к супермаркету, вознося хвалы собственной интуиции, которая заставила меня надеть именно балетки. В супермаркете, под самой дверью, бегает туда-сюда седоусый дядька в зеленой рубашке-поло с каким-то овощным логотипом. Должно быть, мистер Паттерсон собственной персоной.

– Доброе утро.

Стараюсь говорить спокойно и по-взрослому.

– Я от Джонаса Дэниэлса. Он скоро придет, а пока я за него.

– Я ее в комнату отдыха отвел. Первая дверь направо.

Паттерсон трясет головой, сам с собой разговаривает:

– Не пойму, что стряслось. Глядь – она на коленях стоит, в руках – упаковка панировочных сухарей. Я сперва подумал, у нее приступ паники. Что в таких случаях делать, я не в курсе. Сунул ей бумажный пакет, чтоб дышала, как по телику показывают.

Меряю Паттерсона мрачным взглядом. Надеюсь, он верно прочтет посыл: «Сболтнешь хоть одной живой душе – пожалеешь. Распущу слух, что у тебя в орехах червяки, а в рыбе сальмонелла!»

То, что Паттерсон именует комнатой отдыха, скорее – приют уныния. О чем только Паттерсон думал, когда вел сюда плачущую миссис Дэниэлс? Диван с коричневым клетчатым чехлом давно справил пятидесятилетний юбилей; еще есть холодильник и пара торговых автоматов. Стены заклеены стикерами. Миссис Дэниэлс столбиком сидит на пластиковом стуле за круглым кухонным столом, руки сложила на коленях. Приятно наконец увидеть маму Джонаса живьем, пусть и такую печальную. А то все на фото да на фото. Ее состояние мне знакомо, я это тоже проходила. Чувствуешь себя призраком среди живых – никто тебя не видит, никто тебя не осязает. Намучившись, замираешь и ждешь: еще немного – и вовсе исчезнешь.

– Здравствуйте.

Получается отрывисто, хотя я очень стараюсь проявить мягкость.

– Я – Виви.

Миссис Дэниэлс смотрит на меня, вымучивает улыбку, точь-в-точь такую, как у Джонаса. Никудышнее прикрытие для тоски; отчаянные попытки, близкий к нулю результат.

– Ой. Здравствуй. Боже.

Миссис Дэниэлс не то одергивает, не то отряхивает рубашку.

– Мои ребята только о тебе и говорят. Ощущение, будто я тебя сто лет знаю.

– И у меня такое ощущение насчет вас, но я очень рада наконец-то встретиться с вами лично.

Сажусь на пластиковый стул, смотрю ей в лицо. Ищу черты младших. Воспаленные, красные веки – печать скорби; и все равно миссис Дэниэлс очень красива. Волосы белокурые, глаза голубые, как у Лии. Только, пожалуй, ей бы не мешало пополнеть.

– Джонас уже вышел из дому, а я просто поблизости оказалась, вот и решила побыть с вами, пока Джонаса нет.

Миссис Дэниэлс закрывает лицо ладонями.

– Господи, как стыдно!

Голос ее срывается.

– Пустяки. Я и похуже видала.

Она издает самоуничижительный, резкий смешок, касается лба, ведет рукой вниз, как бы резюмирует: вот до чего я докатилась.

– Сомневаюсь, Виви. Ты говоришь так из вежливости.

Поднимаю левую руку и закатываю рукав. Шрам вьется, точно бледная речка, стремится выше, выше, к самому локтю. Как всегда, острее становится желание стереть его, вытравить. Пожалуй, сегодня я впервые рада наличию шрама, ведь он подтверждает, что и я была в отчаянии.

Миссис Дэниэлс прищуривается, наклоняет голову – не от отвращения, нет. Ей любопытно. Слава богу, ее эта гадость не отталкивает. В смысле, не сам шрам – гадость; честно говоря, я о нем в этом ключе не думала; но шрам олицетворяет нечто пугающе-бездонное. Потрясенная, миссис Дэниэлс шепчет:

– Господи, я же не знала.

– Сейчас мне лучше. То есть мне уже довольно давно лучше.

– А ты… а они тебя заставляли таблетки глотать?

Миссис Дэниэлс говорит как ребенок, перепуганный перспективой укола. Я ее не виню.

– Прости, Виви. Пожалуйста, прости. Не мое дело – спрашивать о таком. Некрасиво с моей стороны.

– Ничего страшного. Да, мне выписали таблетки. Антидепрессанты.

– И как – помогло?

Произнеси эти слова, Вив. Она Джонасу не станет пересказывать. Миссис Дэниэлс нужна информация – ну так выдай, выдай же ее. Это будет правильно.

– Помогло. Первые таблетки, правда, были кошмарные.

От них я с катушек съехала. Отвязалась, оторвалась. Улетела, словно подхваченная ураганом.

– Зато те, что я сейчас принимаю… они мне саму себя вернули.

– А я просто устала. Я такую усталость постоянно чувствую, совсем сил нет.

По ее щеке ползет слеза, срывается с подбородка. Миссис Дэниэлс не считает нужным стереть неровный улиточный след.

Я тоже плутала в этих джунглях, забредала в самые темные и глухие дебри; на меня тоже сверкали зрачками дикие, свирепые твари, ко мне тянулись из мрака плотоядные растения. Оставалось лечь ничком на влажную листву. Жуки и муравьи ползли по моим ногам, все выше, но я их не сгоняла. Мне было все равно.

– И я усталость чувствовала, миссис Дэниэлс. Мне это знакомо. Но вот что я вам скажу. От таблеток просыпаются ощущения. Их достаточно, чтобы разозлиться.

Следовало бы добавить: гнев придает сил; но я об этом умалчиваю. Я поднялась с земли, я продиралась сквозь заросли, в клочья рвала лианы. Вопила, пока не побагровела – ибо сама стала дикой, свирепой тварью. Я выдержала изоляцию во тьме и вырвалась вон, рыком разогнав всех, кто пытался меня удержать.

Несколько секунд миссис Дэниэлс молчит, затем вздыхает:

– Я сержусь только на саму себя.

– Может, это как раз начало.

Тихо; только холодильник урчит. Вдруг понимаю: миссис Дэниэлс необходимо услышать нечто важное.