– А подите вы сами, сударь! – досадливо отмахнулся Никита. –Нечего на меня наскакивать! Вы лучше на Массария наскакивайте! Да-да, наМассария Франца Осиповича, на его ямы, кругом вырытые, на его кур, которымнесть числа, на его псарню проклятущую! Заняться бы этим собачником! Пока мы ихминовали, злодеев уж след простыл.

– Что?! – львом заревел Дружинин. – Что вы несете,Аргамаков?!

На первый слух Никита нес сущую околесицу, но коренномунижегородцу в его словах все было ясно как белый день, а потому Ангелинапоспешила заступиться за своего милого и, выскочив из-за спины Меркурия,воскликнула:

– Да это же Массариевы клады! – и осеклась, ибо ее перебилвзволнованный мужской голос.

Не тотчас до нее дошло, что тот самый часовой, что еезадержал, Ковалев, тоже решил объяснить капитану, в чем дело. Запинаясь иперебивая друг друга, они торопливо рассказывали, что Массарий прославился вНижнем не только любовью к охоте с гончими, но и тем, что в сны и приметыверил, как деревенская старуха, и однажды привиделось ему, что нашел он клад заоколицей своей усадьбы. Согнал он крестьян, и рыли они землю две недели, забывпро сбор урожая. С тех пор в Нижнем бытует поговорка: «Массарий землю роет, амужик волком воет!»

Постепенно солдатик в рассказе начал главенствовать;Ангелина же стушевалась и бочком-бочком двигалась от фонаря в тень, а Никита,глядевший на нее тяжелым взором, безотчетно подвигался за ней, не замечая, чтоКовалев примолк и вместе с Меркурием и капитаном с величайшим любопытствомследит за этими маневрами. И все трое громко ахнули, когда Никита, сделавстремительный бросок, цапнул Ангелину за руку и рванул ее к себе.

– Ты почему домой не пошла, как я велел? – спросил он тихо,но в голосе его слышалась гроза, отчего Меркурий взвился и выкрикнул звенящимголосом, повинуясь зову ревнивого сердца:

– Да как вы смеете так разговаривать с дамой, господинпоручик?!

И эта вспышка почему-то никого не удивила, тогда какдальнейшие слова Никиты: «Да вот уж смею, коли я жених ей! Люблю ее, еслинадобно, всему свету об том сказать готов!» – исторгли единодушный вскрик изумленияи у Ангелины, и даже у капитана... И только Меркурий, побледнев так, что этобыло видно даже в зыбком свете фонаря, постоял мгновение, а потом пошел наневерных ногах куда-то в темноту.

У Ангелины сердце защемило, и, бросив умоляющий взглядНиките, она торопливо погладила его пальцы – и была несказанно счастлива, когдаон – медленно, нехотя – разжал руки и выпустил ее.

Между ними все было сказано сейчас: она принадлежала Никитедушой и телом и не могла шагу более ступить без его согласия, однако ей былонепереносимо, что в этот миг величайшего счастья друг ее Меркурий останетсянесчастен и безутешен, а потому долг ее сейчас – пойти за ним и примирить снеизбежным. А Никита как бы ответил ей, что любит ее и за эту жалостливость, иза милосердие, а все же пусть она не забывает, что принадлежит ему телом идушой, впрочем, как и он ей.

* * *

Луна-предательница царила на чистом, без единого облачканебе, и Ангелина тотчас нашла, кого искала.

Меркурий плакал, уткнувшись лицом в грубо тесанные доскизабора, и это укололо Ангелину прямо в сердце, она сама чуть не зарыдала от егострадания.

– Ох, ну что ты? – прошептала беспомощно. – Не надо, богаради... Ну не молчи, скажи что-нибудь!

– Говорится: от избытка сердца уста глаголют, а у меня отизбытка сердца уста немолвствуют, – не оборачиваясь, брякнул Меркурий.

Ангелина невольно улыбнулась: ее разумный друг верен себе!

– Ты не сердись, – ласково прошептала она. – Я его давнолюблю, еще с весны! – «Ничего себе – давно», – подумалось тут же; и все же «свесны» означало – «до войны», а это будто целая жизнь с тех пор прошла.

– Как я смел бы сердиться? – шепнул в ответ Меркурий, косяна нее заплаканным блестящим глазом. – Счастия аз недостоин. Все по волеГоспода свершилось, тем паче...

Он не договорил. Его перебил чей-то голос, и звук его, инерусский выговор, и то, что он произносил, – все это было так внезапно, такужасно, что Меркурий и Ангелина замерли, будто пораженные громом.

– У каждого своя добродетель и своя правда! Как различить,кто более угоден Богу или дьяволу: ты, праведник, она, эта дешевая шлюха, – илия, который сейчас убьет вас?

И в то же мгновение из густой тени забора вышел человек, илуна ярко высветила двуствольный пистолет, и саблю в его руках, и егораспухшее, в кровь разбитое лицо. И кровью залитые рыжие волосы...

Моршан!

– Нет... – прошептала Ангелина, и Моршан в ответ щербатооскалился:

– Да!

При этом щелочки глаз его неотрывно следили за Меркурием;острие сабли стерегло каждое движение юноши, и, повинуясь выразительному жестуМоршана, Ангелина и Меркурий вошли вслед за ним в непроницаемую тень, где кбоку Ангелины тотчас приткнулся пистолет, а к шее Меркурия прижалось лезвиесабли.

– Да, это я! – прокаркала тьма голосом Моршана. – Кулаковнескольких пьяных русских мужиков маловато, чтобы меня прикончить.

По-русски этот француз говорил очень недурно. Только вот акцент...

– Кстати, Ламираль и Сен-Венсен тоже здесь! – сообщилМоршан. – Да, да, мы все трое здесь... И все благодаря тебе.

– Что? – выдавила Ангелина, и Моршан с явным удовольствиемответил:

– Ты, красотка, указала нам путь! Ты нашла эту щель взаборе, эту ловушку для дураков, возле которой хитроумный капитан поставилчасового. Сунься туда кто-то из нас – всему бы делу конец, но часовой схватилтебя... И пока вы орали друг на друга, мы без помех вошли. – Заметив, какАнгелина повернула голову, Моршан сказал: – Нет, нет, они не здесь! Они в томсарае, где гондола. Ваша «лодка-самолетка».

Меркурий шумно вздохнул, и Моршан резко повернулся в егосторону:

– Стой тихо, не то лишишься головы! Я был лучшим рубакой встарой гвардии императора, а еще до этого с полувзмаха снес головы не одномудесятку проклятых «аристо» у нас в Шампани.

Он говорил и говорил, словно в каком-то опьянении, иАнгелина вдруг поняла, что это и впрямь опьянение победой: Моршан чудом избегсмерти, его сообщники тоже живы, и дело, которое он уже считал проваленным,похоже, выгорит.