— Да, — медленно проговорил Ганс. — Я видел его.

— Он в порядке? — Олетта знала, что скорее всего это не так.

— Он мёртв, — после некоторой паузы проговорил Барон.

Олетта не ощутила внутри себя ничего, только какую-то нереальность и далекость всего происходившего. Может она уже смирилась, попав к Вечному Господину, что она уже никогда не увидит отца, а может просто не осознала, что это действительно произошло.

— Как это случилось? — спокойно задала она вопрос.

— Я сражался с демоном… Василиском… — Ганс поколебался, обдумывая, как бы описать то, что он видел, пока следил за Василевсом. — Он взял твоего отца в пленники. Во время боя твой отец попытался помочь мне и был убит демоном.

— Ясно, — ответила Олетта. — Есть ещё что-то, что можешь ты мне сообщить?

— Нет, — ответил Ганс, а у самого перед внутренним взором встала кукла Олетты, сделанная для Дариуса. Неожиданно в голове пронёсся вопрос: "А где она сейчас?".

— Я поняла, — после этих слов Олетта встала и пошла в свою комнату.

Пока она поднималась по лестнице, медленно, мысль за мыслью, воспоминание за воспоминанием, к ней начало приходить осознание того, что нечто непоправимое произошло.

Конь под Салманом нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Барай назначил главным именно этого своего брата только потому, что не видел в нём угрозы. Он знал, что Салмана в его десятитысяче не очень уважают. Из всех его братьев Салман был самым рассудительным и спокойным. То есть не обладал теми качествами, которые считались в созданной Бараем среде основополагающими, как то жестокость, вспыльчивость, дикий нрав. Барай Хан справедливо полагал, что при Салмане будет твориться хаос и неразбериха. Никто не будет ему подчиняться. Поэтому, если даже Барай вернётся ни с чем, по его разумению, его должны были встретить с распростёртыми объятиями и просить вернуться к правлению, так как порядку в его армии нет.

И сначала Салман действовал в точности, как желал того Барай. Его мягкая рука не могла удержать тысячников и сродников от междоусобиц и нарушений дисциплины в армии. Пару раз своими действиями тысячники высказывали своё неуважение Салману. И тот проглатывал обиды, но не забывал. Когда он был всего лишь управляющим обозом Барай Хана, ему не надо было иметь дело с дикими и своенравными воинами авангарда. Хотя обоз тоже иногда приходилось отбивать, люди в нём были спокойные и не амбициозные. Но теперь всё изменилось. Салман с каждым днём чувствовал себя всё более взбешённым. За последние десять дней он стал как сжатая пружина, находящаяся на грани того, чтобы треснуть.

— Ты не указ мне, — проговорил Усман, сплюнув на пол. — Мы следуем за сильным, а я здесь самый сильный и делаю то, что хочу и беру то, что считаю нужным.

— Ты всего лишь невоспитанный мальчишка, который не знает своего места, — спокойно проговорил Салман.

— Не тебе указывать мне на моё место, плешивый шакал, — отозвался Усман.

Повисла тишина. Присутствующие ждали, что прямо сейчас Салман начнёт вопить и требовать повесить Усмана. Такого проявления слабости от Салмана ждали давно. Сам Салман бушевал и безуспешно пытался потушить в себе огонь. Он не хотел, чтоб Усмана казнили, он хотел сам убить его.

— Сейчас, мы сойдёмся на лошадях, — спокойно сказал он.

— Мне? С тобой? — скривился Усман.

— Если ты боишься боя, то может разгребать конский навоз тебе больше понравиться? — кивнул Салман. — Я готов простить твою дерзость, если ты перекидаешь в тачку всё, что навалили лошади вокруг стоянки, и отвезёшь подальше.

— Сегодня ты умрёшь, плешивый шакал, — прошипел Усман и вышел из шатра.

Салман поднялся. Откровенно говоря, ему было всё равно умрёт он или нет. За последние десять дней он понял, что проклятый Барай припёр его к стенке. И теперь у него лишь два пути: либо начать убивать, либо сломаться и быть поруганным и убитым.

Когда лошади понеслись друг на друга, Салман постарался успокоить свой внутренний огонь. И хотя, тот всё ещё горел невыносимо жарко, он смог обуздать его на мгновение.

Салман никогда не видел, как сражался Усман. Поэтому он решил не торопить события и посмотреть, что будет.

Усман занёс меч, и в этом движении Салман угадал хлёсткий диагональный удар. Но также Салман, который был отнюдь не дураком, понял, что это лишь обманный манёвр. Расчёт Усмана был прост: когда Салман, которому безусловно не хватит духу на первый удар, решит отбить его замах, он резко изменит хват своего ятагана и нанесёт удар вдоль спины лошади. Если даже Салман заблокирует удар, сила вышибет его из седла, и Усман затопчет упавшего лошадью. На поле брани молодому воину удавалось такое проделать не раз, и он был уверен, что воин обоза не сможет ему ничего противопоставить. Однако, Усман тоже не видел, как сражался Салман.

В последний момент Салман понял старую как мир уловку противника. Он сам выставил свой ятаган, как будто собирается парировать выпад Усмана. Но как только тот дёрнулся, чтобы рассечь Салмана надвое чуть выше нижних рёбер, Салман откинулся в седле и, слегка съехав на право, удержался в стременах. Все произошло так быстро, что Усман не успел сменить траекторию своего оружия и не смог даже оцарапать лошадь. Когда противник остался позади, Усман развернул лошадь. Манёвр Салмана также был не нов, но от такого тюфяка как он, Усман не ожидал уловки. Теперь он был готов к новой встрече с противником.

Взгляд Усмана встретился со взглядом Салмана. Последний ухмылялся. Усман хотел было выкрикнуть оскорбление, но, когда попытался набрать воздух в лёгкие, почувствовал, что от боли у него помутилось в глазах.

Салман наблюдал, как его обидчик медленно сползает с седла. В момент, когда Усман промахнулся по Салману, тот успел тыкнуть его в бок остриём ятагана. Лезвие прошло достаточно глубоко и, судя по хлеставшей из Усмана крови, весьма удачно.

Когда противник Салмана упал на землю, он сам спешился и неспешно подошёл к Усману. Тот прерывисто дышал. Салман поднял его за волосы и, усадив его на землю, нанёс удар ятаганом по шее. Удар получился сильным, но лезвие лишь вошло в шею, а не отрубило голову. Весь свой гнев Салман вкладывал в каждый последующий удар. Наконец, после четвёртого удара, ему удалось отделить голову.

Подойдя к наблюдавшим за ними свите и сотникам, он отдал своему писарю голову с наказом: "Посади на пику перед моим шатром, повесь табличку, что он плевался в моём присутствии на землю".

Кем бы не был вчера Салман. Сегодня он стал Ханом.

На закате солнца Ашая прибыла во дворец. Наблюдая за ней, Асатесса не смогла сдержать улыбки. Маленькая, с несуразно большой головой, Ашая шла среди стражи, похожая на ребёнка среди атлантов. Асатесса даже подумала, что с тем злобным выражение лица, с которым шла Ашая, она похожа не на ребёнка, а на маленькую собачку, среди огромных пастушьих и сторожевых собак. То и дело на Ашаю спускались взгляды гвардейцев, на мгновение в них вспыхивало некая смесь презрения и жалости к этому неказистому существу. Но вся гвардия знала, что Ашая — любимая сестра Асатессы, с которой они вместе росли. И взгляд тут же поднимался вверх, на прежнее место перед собой.