— Как пожалеть? Репехова спасать надо. А уж по совести говоря, и себя тоже, и весь народ новгородский. Не то так и будет тут супостат стоять со своим воинством, дороже обойдётся! Сёла и так все ограблены, обчищены, не знаю, как народ зиму переживёт, придётся хлеб закупать. Не умаслишь — снова аресты начнутся.

Покопавшись ещё в сундуке, Феофил прибавил к поясу ещё и цепь золотую в десять гривенок, столь крепкую и толстую, что на ней можно было самого свирепого пса удержать. Выставил несколько больших золотых кубков и ковш весом в одну гривенку, да приложил ко всему этому ещё и десять золотников. На это богатство можно было с десяток храмов построить, либо целый город месяц прокормить, либо... Да много чего можно было сделать на эти деньги. Однако приходилось распорядиться этим богатством совсем по-иному. С охами и вздохами записал отец Сергий предстоящую потерю в свою учётную книгу.

Подносить подарки государю помогал Феофилу молодой крепкий монах — служитель храма, один архиепископ был не в силах удержать огромный поднос с дарами. Иоанн внимательно рассмотрел каждое изделие, приподнял тяжёлый пояс, прикинув его вес, позвенел красавцами кубками, стукнув их друг о друга, остался доволен.

— Что ж, угодил, богомолец наш, — похвалил он владыку. — Ну и я милость свою Новгороду покажу, больше никого не трону, хоть виноватых здесь целый обоз можно насобирать.

Тут и показалась Феофилу та самая подходящая минута, когда с просьбой обратиться кстати.

— Прости, государь, великодушно, — склонился он перед Иоанном, — сделай милость и мне, и всему городу, прости нас за вину нашу, а более всего прошу, помилуй слугу моего и первого помощника Репехова...

Иоанн немедленно сохмурил брови и отвернулся от Феофила:

— Знаешь, что вина его перед всеми доказана, на преступных бумагах подписи его, отчего просишь за преступника? Или сам с ним заодно?

Голос Иоанна гремел на всю Софию, где проходила церемония вручения подарков после обедни. Феофил сжался от страха, но одёрнул себя: чему быть, того не миновать... Но рта больше не открывал.

Другие новгородцы поторопились сгладить неловкость, бывшие посадники и бояре преподнесли государю от всего города собранные пятнадцать тысяч рублей, да десять тысяч серебряных денег новгородских, да десять же тысяч золотниц немецких и угорских. Они были разложены по кожаным мешкам, суммы вслух громко называл один из дарителей. Затем горожане потащили дары каждый от себя — снова серебро и золото, сосуды и рухлядь разную, меха: соболи, куницы и прочее. Получили своё и братья — Андрей Меньшой и троюродный Василий Михайлович, сын князя Белозерского. Не обидели новгородцы и других московских гостей незваных, князей и бояр. Когда подсчитали всё полученное государем серебро, оказалось, что весило оно около двух тысяч гривенок, то есть пятьдесят пудов. Не считая веса остальных подарков. Чтобы вывезти всё это добро из Новгорода, понадобился специальный обоз с крепкими лошадьми. Ну а весь великокняжеский поезд, тронувшийся в обратный путь, растянулся чуть ли не на версту.

По традиции провожали московских гостей до первого стана. Тут государь угостил всех знатным обедом, вновь принял дары на дорожку — несколько бочек вина да мёда, сам одарил провожатых — владыку и разжалованных посадников, всех знатных новгородцев.

При всех ещё раз наказал своим наместникам, чтобы следом, не мешкая, отправили в Москву вечевой колокол новгородский. Не хотел он ехать с ним в одном обозе. Он спешил, а груз тяжёлый мог задержать в пути. Да и знал, что вопль будет стоять по тому колоколу на весь город, и не хотел уезжать под такое сопровождение. И не ошибся: рыдали новгородцы и шли за своим символом толпами несколько десятков километров, несмотря на ругань и окрики приставов и охранников московских. Правда, после арестов рыдали без угроз и проклятий, боялись доносов и гнева государева. Уставая и замерзая, потихоньку отставали.

5 марта 1478 года, пробыв в пути немногим более двух недель, после пятимесячного отсутствия, государь и великий князь всея Русии Иоанн Васильевич возвратился домой. Следом привезли и пленённый им колокол новгородский. Повесили его на почётном месте: на колокольницу на Ивановской площади — с прочими колоколами звонить. И слился его звонкий голос с другими, создавая прекрасную гармонию.

Глава IV

ПАЛОМНИКИ

Смерть Пафнутия Боровского разрушила то напряжённое, лишь внешнее спокойствие, которое держалось на одном только ожидании перемен. Событие свершилось, и насельники обители, погоревав один-единственный день, начали бурно обсуждать, как жить дальше.

Иосиф не стал медлить. Сразу же после похорон, как только возник вопрос, кто возглавит монастырь, — а произошло это в трапезной перед обедом, — он объявил во всеуслышание, что преподобный завещал ему стать во главе обители.

После небольшого замешательства и даже изумления братия начала шептаться, и один из иноков, Герасим Смердяков, от имени несогласных вслух спросил:

— Отчего же о том никто не слышал? Почему старец при всех не сказал о своём решении?

— Он доверил мне обитель перед самой своей кончиной, когда мы наедине говорили о её будущности, — уверенно отвечал Иосиф. — После того учитель уже не общался с братией, кроме того, не хотел перед смертью быть причиной наших пересудов, а мы вот и теперь уже начинаем осквернять его память, — громко упрекнул Иосиф недовольно переговаривающихся между собой иноков.

Его слова возымели действие, и обед прошёл спокойно. Братья помянули преподобного, мало того, сдержанно отнеслись к тому, что новый игумен занял его место за столом. В принципе все знали, что Пафнутий с большим уважением относился к Иосифу, любил его, доверял. К тому же, не всегда отдавая себе отчёт, многие из них признавали его превосходство над собой в грамоте, в знании Священного Писания, привыкли видеть в центре на всех главных службах в храме. Знали о его строгости и трудолюбии. Словом, сначала насельники обители лишь пытались осознать новшество и понять, чем оно им грозит.

Однако уже на следующий день в монастыре началось брожение. Появились сомневающиеся, которые не очень-то доверяли словам самопровозглашённого преемника, искали им подтверждения, обсуждали случившееся.

Не сговариваясь, единомышленники и родные братья Иосифа собрались в его комнату — узнать подробности. Иосиф частично изложил им всё как было на самом деле, о своём разговоре с покойным, о том, что сам предложил себя в игумены, желая навести в обители порядок. Сказал и о том, что Пафнутий не сразу согласился на это, говоря,