Страшно смешно. Все живы.

Вот так!

— Теперь пойдем, — проговорил Капитан.

— Ладно, — Джек все еще чувствовал слабость. — Ладно, пой…

— Т-с-с-с! — Капитан быстро огляделся вокруг. Из-за стенысправа, сделанной не из дерева, а из тонкой фанеры, послышались голоса. Черезщель под дверью Джек увидел пять пар ботинок. Солдатских ботинок.

Один голос заканчивал начатую ранее фразу:

— …не знал, что у него есть сын.

— Ну, — возразил другой, — незаконнорожденный естьнезаконнорожденный, и ты это хорошо знаешь, Симон.

Раздался грубый смех; подобным образом смеялись старшиемальчики в школе Джека, когда рассказывали о своих любовных похождениях.

— Хватит! Прекратите! — раздался третий голос. — Если онуслышит вас, вы уйдете за Наружную Черту раньше, чем взойдет тридцатое солнце.

Тишина.

Приглушенный взрыв смеха.

Джек посмотрел на Капитана, который прислонился к стене,крепко стиснув зубы. Было ясно, о ком говорили солдаты. Кроме того, здесь могоказаться кто-нибудь, кто услышит… кто-нибудь плохой. Кто-нибудь, кто можетудивиться, откуда действительно вдруг взялся незаконнорожденный ребенок. Дажемладенец в состоянии понять это.

— Ты достаточно услышал? — спросил Капитан. — Пошли.

Он торопил Джека.

«Тебе приказано… ах, да, идти на запад, верно?»

«Он изменился, — понял Джек. — Он изменился дважды».

В первый раз, когда мальчик показал ему акулий зуб, которыйв другом мире был медиатором для гитары. И во второй раз, когда Джекподтвердил, что собирается на запад. Он явно хотел помочь ему… в чем?

«Я не могу сказать… Не могу сказать, что тебе нужно делать».

«Он хотел вывести меня отсюда, потому что боится, что наспоймают, — подумал Джек. — Но дело не только в этом. Он боится меня. Боитсяиз-за…»

— Пошли, — сказал Капитан. — Ради Джейсона, пошли.

— Ради кого? — глупо переспросил Джек, но Капитан уже велего по коридорам — влево, еще раз влево, и еще раз влево.

— Мы шли не этой дорогой, — удивился Джек.

— Не стоит снова проходить мимо парней, которые нас ужевидели, — бросил в ответ Капитан. — Это люди Моргана. Ты видел высокого?

— Да. — Джек вспомнил улыбку и глаза, которые оставалисьхолодными. Другие выглядели помягче. Этот же производил впечатление жестокогочеловека. И выглядел не вполне нормальным. И еще: он был чем-то знаком мальчику.

— Осмонд, — пояснил Капитан, сворачивая на этот раз направо.

Усиливался запах сырого мяса, воздух переполнился им. Джекубезумно захотелось есть, во рту скопилась слюна.

— Осмонд — это правая рука Моргана, — добавил Капитан. — Онвидит слишком многое, и мне не хотелось бы, чтобы он дважды видел тебя,мальчик.

— Что вы имеете в виду?

— Т-с-с-с! — он почти грубо схватил Джека за плечо. Ониувидели домотканую занавеску, висящую на двери. Мальчику это напомнилотеатральный занавес. — Теперь плачь, — прошептал ему Капитан прямо в ухо.

Он отдернул занавес и втолкнул Джека в кухню, переполненнуюсамыми разнообразными ароматами (среди них доминировал уже знакомый запахмяса). Мальчик оробел в этой непривычной обстановке. Его окружали женщины вбелых колпаках и передниках. Все они дружно уставились на него и Капитана.

— И чтобы больше никогда! — прорычал Капитан, встряхнув его,как удав кролика… Одновременно они продолжали двигаться через большое помещениек двери в задней стене. — Чтобы больше никогда, слышишь? Если ты еще разнарушишь свой долг, я сниму с тебя шкуру, как кожуру с картошки!

И тихо прошептал мальчику.

— Они все запомнят и обо всем расскажут. Плачь же, черт тебяпобери!

Пока Капитан тащил его за руку через кухню, Джеку вдругнеобычайно отчетливо представилась его мать, лежащая в гробу в белом платье. Наней были золотые сережки, подаренные им два года назад на Рождество. Потом лицоее стало изменяться. Подбородок округлился, нос принял классическую форму.Волосы стали светлее и гуще. Теперь это была Лаура де Луизиан, и хотя гроб, вкотором она лежала, был по размерам не больше обыкновенного, он казалсяогромным и тяжелым — гроб времен викингов. Это была Лаура де Луизиан, КоролеваТерриторий, но воображение упрямо рисовало белое платье его матери и золотыесерьги, которые дядя Томми помог ему купить в магазине на Беверли-Хиллз. Изглаз Джека покатились горячие слезы — не поддельные, а настоящие. Он оплакивал нетолько свою мать, а обеих умирающих женщин, разрушаемых невидимой глазу силой,которая прекратит действовать только тогда, когда обе умрут.

Сквозь слезы он увидел огромного человека в развевающихсябелых одеждах, идущего через комнату к ним. Он производил впечатлениешеф-повара.

— УБИРАЙТЕШЬ! — зашипел он на них, размахивая вилкой,которая в его лапе производила угрожающее впечатление.

Женщины разлетелись в разные стороны, как птицы. Одна из нихуронила готовый пирог и вскрикнула. По полу, как кровь, растекался клубничныйсироп.

— УБИРАЙТЕШЬ ВОН ИЗ КУХНИ, БЕЖДЕЛЬНИКИ! ЭТО НЕ ПРОШПЕКТ ДЛЯПРОГУЛОК! ЕШЛИ ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ, Я ПОЖОВУ ОХРАНУ!

Он кричал на них, сильно шепелявя от волнения. Глаза егобыли полуприкрыты. Капитан отпустил Джека, лениво развернулся — и через секундушеф-повар валялся на полу в шести с половиной футах от них. Вилка лежала рядомв луже сиропа. Шеф-повар застонал. Потом стал отползать назад, периодическиоглашая кухню скорбными воплями: дескать, он умирает, Капитан убил его; онискалечен, — жестокий и бессердечный Капитан Внутренней охраны сломал емуправую руку, так что до конца дней ему предстоит оставаться калекой; Капитанпричинил ему ужасную боль, и лучше бы ему не родиться…

— Заткнись! — резко приказал Капитан, и шеф-повар умолк.Сразу же. Он лежал на полу, как большой ребенок, прижимая правую руку к груди.Кухарки, замерев, смотрели на эту сцену. Джек, моргая, заметил чернокожегомальчика (коричневого, вспомнилось ему), стоящего у края печки с приоткрытым отудивления ртом.

— Слушай, и я дам тебе совет, который ты не найдешь в «КнигеПравильного Хозяйствования», — процедил Капитан; он приподнял шеф-повара и приблизилего лицо к своему.

— Никогда не закусывай удила. Никогда… никогда!.. небросайся на человека с ножом… или вилкой… или топором… Ты темпераментныйшеф-повар, но твой темперамент не должен относиться к личности КапитанаВнутренней охраны. Ты понял меня?