«Да уж, не до консультантов там сейчас. Но проходите уж», – проворчала одна, пока другая милостиво поднесла свой электронный жетон к турникету.

– Многие коучи рекомендуют миновать «ноль позицию», сразу прорываться к тем, кто принимает решения. По-моему, зряшная рекомендация. Маленький человек в большой организации – небольшая, но сила. А уж когда речь заходит о том, чтобы нагадить, тогда вообще держись, – вещала довольная собой Вика, пока мы поднимались на второй этаж.

На кафедре, куда нас направил Борис, царили толкотня и суета. Стучали каблуки, шныряли туда-сюда пахнущие свежим лаком для волос прически. Обладательницы каблуков и причесок несли куда-то салаты и корзинки с нарезанными фруктами, тарелки с тортиками, пирожками, мясными нарезками и прочими неизменными атрибутами корпоратива, отмечаемого частными силами отдельно взятого рабочего коллектива. В глазах зарябило от обилия цветов, а запахи духов – от едких и терпких до сладких и кисловато-фруктовых – смешались с запахами закусок в непередаваемый словами коктейль. Тут действительно было не до нас.

Никто не обращал на чужаков внимания, так что если бы вдруг у нас имелся коварный план по искоренению цвета гуманитарной интеллигенции города Ставроподольска, то можно было совершенно беспрепятственно подложить под длинный овал кафедрального стола взрывное устройство или поступить более изощренно, например, налить ртуть в вазы с искусственными цветами. Со стены в коридоре строго глянули Тургенев, Чехов и Достоевский, которые, кажется, не одобрили столь радикального хода мыслей.

На пороге кафедры путь нам преградил высокий худой мужчина лет сорока, одет он был в темную поношенную джинсовую рубашку и джинсовые же брюки. Лицо с правильными чертами лица, обрамленное небольшой, неаккуратной бородкой, казалось растерянным, а глаза грустными, умными, все на свете понимающими. Вопрос о заведующей он почему-то воспринял как проблемный и заговорил, снабжая свою речь длинными паузами и уточнениями самого вопроса.

– Заведующую?

– Да.

– Э-э-э, Людмилу Ивановну?

– Хотелось бы увидеть.

– Сейчас увидеть?

– Если можно…

– Можно-то оно, конечно, не возбраняется… э-э-э…

Виктория стояла чуть поодаль со скрещенными на груди руками и почему-то не спешила вмешиваться в разговор.

– Она сегодня здесь?

– Людмила Ивановна?

Я мысленно закатил глаза: шило-мочало.

– Людмила Ивановна.

– Так-так, – вместо ответа вдруг брякнул мужчина, посмотрел сверху вниз, зачем-то выпучился и быстро заперебирал длинными, тонкими, ногами, похожими на ножки циркуля.

Войдя на кафедру, я сделал еще несколько шагов и остановился практически в центре большой просторной комнаты, вдоль стен которой стояли многочисленные шкафы с книгами, несколько компьютеров и длинный овальный стол для заседаний. Кафедра как две капли воды была похожа на многие и многие кафедры нашего университета с той лишь разницей, что на окнах и на полу рядом с подоконником стояла целая кавалькада живых цветов, благодаря чему помещение смахивало еще и на уголок ботанического сада. Я думал, что Виктория вошла следом за мной, но когда обернулся, понял, что стою посреди кафедры в гордом одиночестве. В тот же миг в дверях раздался высокий женский голос.

– Магнолии, девочки, магнолии. Поливать каждый день! Каждый день, мои дорогие!

Прямо на меня направлялась дама лет шестидесяти – шестидесяти пяти, высокая, сильно расплывшаяся в бедрах и по контрасту крайне узкая в плечах. Грушевидная дама остановила на мне вопросительный взгляд холодных цепких светло-голубых глаз в немом вопросе, мол, кто такой, чьих будете. Наверное, когда-то кто-то сказал ей, что взгляд ее чрезвычайно эффектен, обладает настоящей парализующей силой, и дама до сих пор верила в это сомнительное утверждение.

За спиной грушевидной дамы стояло несколько дамочек, видимо, тех самых «девочек» разных возрастов, которые, заметив интерес патронессы, выставили в мою сторону накрашенные специально для праздника немолодые, но еще и не старые лица, полные сосредоточенного интереса. Яркие помадные пятна губ, еще более заметные на фоне намеренно выбеленных и припудренных щек и носов, напоминали живой цветник за спиной грушевидной дамы. Мне вдруг показалось, что передо мной какая-нибудь помещица из произведения Тургенева или Достоевского, за которой роятся приживалки.

– С чем пожаловали, молодой человек? – улыбнулась грушевидная дама с деланым радушием, и доценты с кандидатами за ее спиной в точности повторили ее улыбку.

Я огляделся по сторонам. И куда только запропастилась в самый нужный момент Вика? Срулила, пока я общался с бородачом? Но куда? Зачем?

– Меня зовут Александр Берсеньев, у меня бумага от Следственного комитета об оказании содействия. Могу я видеть Людмилу Ивановну? – проговорил я, уже, впрочем, догадываясь о том, что передо мною заведующая собственной персоной.

– Людмила Ивановна – это я, – подтвердила женщина, протягивая красивую холеную руку и с интересом заглядывая в бумаги, которые по счастливой случайности остались у меня.

Пока она читала, «приживалки» разбрелись по комнате. Кто-то побежал за водой для магнолий, кто-то помогал в нарезке недостающей к столу провизии, однако, как только заведующая подняла от документа глаза, свита снова оказалась чудесным образом тут как тут.

– Это что-то новое, – пробормотала Людмила Ивановна, изучая внимательно не столько бумаги, сколько мое лицо. – Что же это получается… Отвлекать от учебного процесса, снимать с занятий… Такие действия должны быть согласованы на уровне университетского руководства… Да и поймали ведь уже этого маньяка.

Заведующая сощурилась и смотрела на меня выжидательно.

– Поймали, но необходимы дополнительные следственные действия. Все согласовано, – проговорил я, строго следуя данной Борисом инструкции.

– А может, и выше… согласовать надо, – после паузы добавила заведующая с вызовом и, сделав несколько круговых движений пальцем, показала в потолок.

– Да, и выше тоже, – кивнул я.

– А если я сейчас позвоню? – Людмила Ивановна вдруг резко сменила тактику, снабдив свой вопрос игривой, по-девичьи кокетливой улыбкой, выкатила глаза.

Я развел руками, мол, само собой, вы можете это сделать. Ларькова повернулась к своей свите, покачала головой. Рот ее начал недовольно кривиться, улыбка смялась. Преподаватели молча кивали головами в такт своей заведующей, на лицах их отражался священный ужас. Это было похоже на какой-то шаманский ритуал.

После этого странного представления с Людмилой Ивановной произошла совсем уж изумительная перемена. Заведующая кафедрой резко вытянулась, прогнулась корпусом назад, откинула голову и в это самое время попыталась посмотреть на меня то ли грозно, то ли уничижительно, разобрать ее намерение оказалось совершенно невозможно, потому что женщина стала вдруг похожа на пришпоренного коня, которого резко взяли под уздцы. Эдакая вздыбленная Россия на памятнике Петру Первому работы Фальконе. Общее сходство с известной статуей, вернее, с одной только ее нижней частью, а именно с конем, завесы тайны не открывало: что означал этот странный взгляд, какое когнитивное состояние и уж тем более коммуникативное намерение он передавал, было неясно.