в доме своей матери в Париже. Самая приятная и занятная из всех находящихся на борту, поэтому я с ней разговаривал. Приметил её сразу, как только взошёл на борт. Тогда она, обливаясь слезами, много раз целовала провожавшего её мужа. Девушку звали Кристин. Её мужа звали граф де Гвендюлэн, и он владел собственностью в южной Мексике, откуда и привёз свою жену в Нью-Йорк, чтобы посадить на борт корабля Rijndam. За десять дней путешествия я хорошо подтянул разговорный французский, общаясь с этой девушкой. Она плохо говорила по-английски, но именно на нём ей приходилось общаться с находившимися на борту голландцами. Мы приплыли в гавань Булони после полуночи. Море здорово штормило. Чтобы сойти на берег, нам пришлось по трапу спуститься с корабля в шлюпку, качавшуюся на волнах в открытом море. Когда мы устроились в шлюпке, Кристин сказала пару слов голландке, которая махала ей с борта корабля платком. Она несколько раз прокричала: Don't make big ties! / «He надо делать большие узы!»[34], поэтому я спросил её, что она имела в виду.

«Ne faites pas des grosses larmes / „Не ревите!“ — объяснила она. — Comment je le dis? / Правильно я говорю?»

«Ну, „larmes“ переводится „слёзы“ [tears]. Но в любом случае так не совсем правильно говорить…», — начал было я.

«Tears, ties, ears, eyes! C'est impossible. Tous les mots se ressemblent» / «Тиаз, тайз, иаз, айз! Да не разберёшься тут. Все слова похожи», — нетерпеливо отрезала она.

Я снял комнату в отеле и долго смотрел из окна на пустой порт. Пытался убедить себя, что всё происходит не в сказке, а на самом деле. Я потрогал занавески и подумал: «Они французские. Это — Франция. Я во Франции».

На следующий день мы с Кристин сели на поезд, следующий в Париж. На вокзале Сен-Лазар нас встретила её мать, графиня де Лавиллат, и брат, которого мне представили как графа Сен-Симона. У Кристин и у всей родни были исключительно длинные французские носы. Поездка в такси до улицы Св. Доминика казалась целой вечностью. Французы болтали без умолку, а гудки уличных авто звучали как духовые у Гершвина в начале пьесы «Американец в Париже»[35]. Я слушал звуки города и думал, что Гершвину удалось очень удачно их имитировать.

В доме собрались братья, сестры, кузены и кузины, которые приехали поздравить Кристин. Среди родни был восьмилетний мальчик, которого за обедом спросили, не хочет ли он поехать в Мехико. Тот посмотрел на сестру, отрицательно покачал головой и произнёс: «Ты там сильно растолстела». Все принялись усердно повторять друг другу: «On y grossit trop! / Там, в Мехико сильно полнеют!» и веселиться, полагая, что мальчуган — сама невинность и не подозревает, почему его сестра так пополнела. Пока все хохотали, я следил за выражением его лица и понял, что мальчик прекрасно понимает, почему Кристин набрала вес. Я подумал, что парню очень повезло, что члены его семьи настолько легковерные. После обеда мы расселись на крошечных позолоченных стульчиках, пили кофе с ликёром, а Сен-Симон угостил меня сигарой. Я надеялся, никто не догадается, что я раньше никогда в жизни не курил.

У меня осталось ровно 24 доллара. В тот вечер один из братьев Кристин отвёл меня к мадам Гобер, которая принимала pensionnaires, «жильцов». Я снял комнату и после ужина вынул рекомендательные письма и внимательно их осмотрел. Люси говорила, что мадам Данилофф была очаровательной и щедрой женщиной, которая обязательно время от времени будет приглашать меня на ужин.

Мисс Линч была остеопатом, и её кабинет находился на Рю-де-ля-Пэ. Мадам Каски была актрисой из Ирландии родом и жила на левом берегу Сены. Я решил, что с точки зрения возможности найти работу в первую очередь мне стоит пойти к остеопату. Чтобы работать во Франции, мне нужно было разрешение на работу. На рассмотрение заявления требуется три месяца, но так долго я ждать не мог, потому что работа мне была нужна прямо сейчас.

Мисс Линч передала меня секретарю в её офисе по имени месье де ла Батут, который отвёл меня на ланч, а потом привёл в редакцию газеты Herald Tribune на улице дю Лувр, где у него работали знакомые. В 1929 г. у газеты было две редакции в Париже, главная располагалась на Авеню де л'Опера. Я прошёл там короткое собеседование, и мне предложили работать оператором коммутатора. «А разрешение на работу?» — пробормотал я. «Мы — американская компания и поэтому имеем определённые послабления», — ответил человек, проводивший со мной собеседование.

На следующее утро я вышел на работу. Я стоял рядом с молодой армянкой, которую должен был заменить к концу недели, и следил, когда на коммутаторе загорится огонёк. Когда загорался, надо было включить линию. За это платили 200 франков или 8 долларов в неделю. Армянка показала мне пару дешёвых ресторанов, мы вместе ходили туда полдничать и несколько раз вместе ужинали. Ей надо было уезжать из Парижа сразу после ухода из газеты. После её отъезда я остался один на один с коммутатором. Я нервничал, потому что надо было слушать цифры, произносимые людьми и искажённые акустическим аппаратом, после чего повторять эти цифры оператору на центральном коммутаторе. Было необходимо постоянно быть начеку и не зевать, чтобы не ошибиться. Я искренне полагал, что хорошо знаю французский, поэтому для меня стало делом чести никогда не путать номера. Что бы, например, подумал Эллиот Пол[36], если бы я ошибся в нужном ему номере? Эллиот работал наверху в редакционном отделе, вычитывая тексты, и являлся, как мне сообщили, одним из редакторов Transition. Я неоднократно видел, как он, с бородой и с тростью, проходил туда и сюда мимо меня, сидевшего в будке телефониста у входа в здание. Я придумывал разные предлоги с ним заговорить, просто чтобы он знал, что я тут. Но все способы и предлоги, которые приходили мне на ум, оказывались неуместными. Однажды после ланча он вошёл с улицы и двинулся прямо к будке, в которой я сидел. Дверь будки была открыта. «Выйди на секунду на улицу», — попросил он. Перед входом стояло такси с открытой дверью. «Загляни внутрь», — попросил меня Эллиот. Салон такси был полностью обит кожей (это была имитация кожи питона). «Ты видишь то, что вижу я? — спросил он. — Просто скажи, да или нет».

«В смысле, змеиную кожу?»

«Вот!» — казалось, что он остался доволен. Эллиот хлопнул дверью, махнул рукой водителю, вошёл в здание и стал, слегка прихрамывая, подниматься по