раз пытался вспомнить, когда именно принял решение ехать на Восточный вокзал, но так и не смог определить тот момент. Видимо, я был уверен, что перед любым действием возникает необходимость сделать выбор, но, оказавшись в вагоне поезда, я уже не буду в состоянии что-либо решать.

Приехав в Саверн, я тут же пешком направился за город. В конце концов, я добрался до Страсбурга, пересёк Рейн в Кель и пешком перешёл границу со Швейцарией. Немцы были дружелюбными, но совершенно неинтересными. Я понял, почему они так часто произносят слово Kultur: потому что у них её не было, и путём болтовни о «культуре» они пытались её создать. Но пиво и клубника у них были отменными. Неделю я бродил по Шварцвальду, после чего снова переправился на другой берег и в полночь пересёк французскую границу в Альтбрайзахе.

Я был уверен, что мадам Данилофф задаст мне слишком много вопросов, на которые я не смогу дать ей убедительные ответы, поэтому не зашёл к ней в гости сразу после возвращения. Вместо этого я снова начал искать работу, желательно, в американской компании. Как выяснилось, Дю де Сен-Симон написал своему другу в Нью-Йорке с просьбой увидеться с моим отцом, чтобы убедить его отправлять мне ежемесячное пособие. Этим другом оказалась публичная личность, судья Виктор Даулинг, имевший тесные связи с Таммани-холл[41]. (Папин-папа позднее говорил, что судья — отъявленный католик.) Как и следовало ожидать, разговор не дал никаких результатов. Я нашёл работу в заграничном филиале банка Bankers Trust, который находился на Вандомской площади. Используя арифмометр и кросс-курсы валют, я должен был менять деньги: лиры на марки или фунты на франки. За это платили 10, а не 8 долларов в неделю. Я мог бы долго там ошиваться, если бы на второй неделе работы не совершил серьёзной ошибки: я дал одной американке 1000 долларов за франки, а должен был дать 100. Что просчитался, я понял не сразу, а через несколько часов. В банке мне сказали, что я должен вернуть 900 долларов, полученных клиентом. Я рванул в путь стремглав с Вандомской площади, представляя себе, как меня допрашивает полиция, но в реальности дело оказалось проще простого. Женщина жила в отеле Plaza-Athénée, приняла меня весьма дружелюбно и сказала, что ещё не пересчитывала франки, которые я ей выдал. Я вернулся в банк с деньгами, и меня поздравили с большой удачей. Тем не менее мне показалось, что у меня работа слишком опасная, и я решил не идти на следующее утро в банк.

В тот вечер я сидел на террасе кафе Dôme со стороны улицы Деламбр. За соседним столиком сидели две пары: одной паре было за двадцать, другой — за тридцать. Одна из девушек предложила мне присоединиться в ним. Её звали Термина, она была из Венгрии и предложила мне провести вместе с ними выходные в палатках на берегу Сены. На следующий день рано утром мы снова встретились в кафе Dôme, и впятером поехали в их машине на восток, в место в полутора часах езды от Парижа, где и разбили палатки на берегу реки рядом с небольшой деревней. Палатку они хранили на одной из ферм. На следующее утро, когда мы купались, по реке проплывал толстый мужчина в лодке. Он остановился и принялся на нас орать, грозясь, что поедет в полицию в город Крей и устроит нам кучу проблем. «Ça a un nom, ça! / Как всё это называется, а? — орал он. — Ça s'appelle détournement de mineurs! / Это называется совращение малолетних! Каждую неделю новые!»

Термина не оставалась в долгу: «Assez! Allez vous branler ailleurs! / Да хватит уже! Гоняйте лысого не здесь!» А её подруга-француженка сняла cache-sexe / купальник, повернулась голым задом в его сторону и закричала: «Ça y est? / Увидел?» Мужчина в лодке погрозил нам кулаком и поплыл дальше. После обеда мы с Герминой пошли прогуляться. Оба в купальных костюмах, и мне не повезло, потому что вскоре я забрёл в высокую крапиву. До этого я не сталкивался с крапивой, поэтому мне показалось, что я задел осиное гнездо. Мы поднялись по склону холма, на вершине которого был вишневый сад. В тот воскресный день знакомство с крапивой оказалось не единственным новым опытом, который я тогда пережил. Лёжа на земле, по которой бегали сотни муравьев, Термина говорила мне фразы вроде: «Я — пестик, а ты — тычинка». В тот день у меня был первый половой опыт. Когда я снова надел плавки, то понял, что не только обжёгся крапивой, был покусан муравьями, но ещё и обгорел на солнце.

По пути в Париж девушки спрашивали меня: «На следующие выходные ты с нами снова поедешь?» Я дал согласие, но спустя несколько дней получил сообщение от миссис Крауч и мисс Сью, которые должны были прибыть в Париж по пути в их дом под Арли. Я пришёл на вокзал, чтобы встретить их паром. Увидев меня, миссис Крауч недовольным голосом она заявила, что я выгляжу точно, как и в Нью-Йорке. Я ответил, что одет точно так же. «А я-то надеялась, что ты будешь в берете или в накидке, которые носят студенты». Мисс Сью заметила, что всего лишь внешние проявления, которые не имеют большого значения.

«Мог бы отрастить небольшую бородку, как у французов, — не унималась миссис Крауч. — Что угодно, чтобы было видно, что раз и навсегда со всем порвал».

«А ты уверена, что он со всем порвал?» — спросила мисс Сью.

«Ну, — начала миссис Крауч, словно меня рядом и не было, — я буду очень в нём разочарована, если он вернётся назад. Это было бы признанием своего провала. Ни один молодой человек не может себе этого позволить. И ещё он не должен брать деньги у Мэри».

Они пригласили меня и мадам Данилофф на ланч в Женский клуб при Американском университете, на территории которого остановились, и миссис Крауч начала спорить с мадам о достижениях Советского Союза. Мадам ужасно разволновалась и задрожала от гнева, она не желала слышать ни одного доброго слова о деятельности большевиков и опровергала все статистические данные миссис Крауч. На ланче была ещё американка по имени Кей Ковен, к которой я моментально проникся симпатией. Она только что вернулась из места, которое, судя по её описаниям и показанным ею снимкам, было одним из самых удивительных городов на белом свете. Этот город назывался Марракеш. К сожалению, Кей пробыла в Париже всего несколько