Нужно сказать, он держался хорошо. Только левый глаз началдергаться. А потом он попытался достать оружие. Я ведь снайпер. Точный выстрелв лоб, и он уже на полу и без дыхания. Я подошел к нему, его погоны оторвал иговорю уже мертвому:

— Плохой ты офицер был, подполковник, плохой. Я тебясегодня разжаловал.

И вышел из комнаты. Потом я эти погоны Иришке на могилуотвез. И рядом закопал. Пусть знает, что этот стервец больше по земле не ходит.Может, ей легче будет. А мне уже никогда легче не станет. Один я был, один иостался.

Если разобраться, так и должно быть. Не может у меня быть ниблизких, ни знакомых — ни к чему все это. Такая у меня собачья жизнь.

Так трудно принимать решение. Он посмотрел на сидевшихвокруг людей. Все молчали.

— Может, есть другое решение, — спросил оннегромко.

— Опросы общественного мнения показывают, что онипобедят в любом случае. Причем с подавляющим перевесом. У вас нет никакихшансов, — честно ответил ему один из помощников.

Он нервно дернул головой. Помощник был евреем. Давно нужнобыло убрать его отсюда, — вдруг подумал он. Наверняка работает сразу наобе стороны, ждет прихода к власти этих «красно-коричневых». Хотя те не оченьжалуют евреев, но известно, кто делал революцию. Он нахмурился. — Какиеесть еще мнения? Все молчали.

— Все свободны, — рассержено сказал он, — авы, генерал, останьтесь.

Выходили бесшумно, стараясь даже не разговаривать, словно изкомнаты покойного. Все понимали, что это конец.

— Что будем делать? — спросил он, —понимаешь, как все перевернется, если они придут к власти.

Он не сказал кто «они», но генерал его понял. Того тревожилаэта перспектива еще больше.

— Может, отменить выборы, — несмело предложилгенерал.

Он отрицательно покачал головой. — Нельзя. Весь мирследит за нами. Отменим выборы, опозоримся на весь мир. Уже поздно об этомговорить, ничего нельзя остановить. — Можно перенести выборы.

— Я тебе говорю нельзя, — стукнул он кулаком постолу, — если бы можно было, давно бы сделали. Без твоей подсказки.

— Думаете, они победят?

— Ты же слышал, что говорят. Все опросы общественногомнения за них. У наших сторонников нет никаких надежд. Они проиграют. И мы стобой тоже проиграем, генерал. Первым делом придут за тобой. Меня они, может,еще пожалеют, объявят лицом неприкосновенным. А вот тебя нет. Все мои ошибки,все грехи тебе достанутся, и тогда на пощаду не рассчитывай. — Язнаю, — серьезно ответил генерал. — Что думаешь делать? Бежать заграницу? — Куда? И потом, если они захотят, меня везде найдут. Да и денегу меня таких нет.

— Ладно, — махнул он рукой, — мне-то хоть неври. Деньги небось есть, просто признать боишься.

— Не боюсь, — угрюмо ответил генерал, — денегнет. Я работал не ради них. Вы же знаете. Я всегда верил только вам.

— Поэтому тебя первым и поволокут к ответу. —Конечно. Они считают меня самым близким вашим человеком среди всей этой шушеры.

— Ага, — кивнул он, — их лидер все времяговорит, что они начнут показательные процессы против моих фаворитов. А у тебягрехов, кажется, много накопилось. Ох как много. И все повесят на тебя. И заменя на тебе отыграются. А потом, может, и до меня доберутся.

— Я не знаю, что делать, — честно призналсягенерал, — вертится у меня в голове один план. Но не решаюсь вам сказать.

— Говори, сейчас любой план подойдет. Лишь быпродуманный был.

— Может, ввести чрезвычайное положение и тогда законноприостановить выборы?

— Уже поздно. И потом, чем можно объяснить эточрезвычайное положение. — У нас столько беспорядков… — Раньше былоеще больше. Это не повод. — А если вдруг погибнет лидер оппозиции или ещекто-нибудь? — спросил генерал.

— Как погибнет? — не понял он, уже чувствуя, что вголове генерала созрел какой-то план.

— Очень просто. Вспомните, как было в начале тридцатыхгодов. Сталину нужен был только повод. И, когда убили Кирова, кстати, егореального соперника, сразу стали вводиться суды и чрезвычайные тройки, решающиевсе в несколько дней. Приговор не подлежал обжалованию. Помните, какая волнарепрессий началась.

— Ты, если такой умный, лучше выход сегодняпридумай, — посоветовал он, — не нужно мне историю рассказывать.

— Историю как раз я плохо знаю, — ответилобиженный генерал, — я свое дело всегда выполнял хорошо. Поэтому ипредлагаю такой план.

— Какой план? Ничего ты не предлагаешь. Ввестичрезвычайное положение. По каким таким причинам? Почему? Какой план?

— Если погибнет лидер оппозиции, — повторил,усмехаясь, генерал, — или еще кто-нибудь, — снова сказал он, —это можно обсудить с аналитиками. Как гипотезу события в стране.

— Что ты говоришь загадками. Какую гипотезу нужнообсуждать. Говори прямо, ничего не пойму.

— Иногда дестабилизировать ситуацию в стране может одинвыстрел, — наконец четко произнес генерал.

— И кто его сделает? — вдруг начал пониматьон, — должен быть такой человек.

Генерал молчал, выразительно глядя на него. Он, вдруг поняввсе, тоже замолчал. И даже немного испугался. Теперь он будет во власти этогогенерала. Вернее, будет все время его бояться. Но генерал хорошо знает, что безнего он ничто. И генералу выгодно, чтобы он как можно больше оставался в этомкабинете. Они долго молчали.

— Ты не ответил на мой вопрос, — наконец напомнилот.

— Человека всегда можно найти, — уклончиво ответилгенерал, — это как раз не особая проблема. Такого добра у нас еще хватает.А потом этот человек просто исчезнет, пропадет.

— Да, — задумчиво произнес он, — если такоеслучится, можно вводить чрезвычайное положение. Тогда все поняли бы нас. —Я могу идти? — поднялся генерал. — Выборы должны пройти в намеченныйсрок, — торжественно сказал он, чувствуя фальшивую ноту. Ее почувствовал игенерал.

— Конечно, — спокойно согласился он, — а моязадача обеспечить их безопасное проведение.

— Иди и обеспечивай, — быстро сказал он, опасаясьчего-либо добавить.

— Можете не беспокоиться, — вдруг очень тихоответил генерал, — безопасность и порядок я гарантирую.

С этими словами он вышел из кабинета. А оставшийся за столомхозяин кабинета еще долго сидел, подперев голову руками. И тяжкие мысли непокидали его весь день.

На этот раз меня вызвал сам Ковач. У него мама, говорят,была мадьяркой, и он взял себе такое непривычное для нас венгерское прозвищеКовач. Но вообще-то он был мужик толковый. Это он первый понял, что нужнообъединятся. Это он налаживал диспетчерскую связь по всей стране, завозилфранцузские фирменные винтовки с глушителем через Чечню, когда это еще можнобыло сделать. Мы платили ему тридцать процентов от суммы, но зато имели твердыегарантии своей безопасности. Он своих людей никогда не сдавал. И всегдаприкрывал в случае необходимости. Ковачу мы верили, как себе. И хотя я вообщеникому не верю, все-таки иногда нужен такой человек, которому можно поверить —иначе нельзя. Нужны связные, конспиративные квартиры, снаряжение, оборудование,помощники. И наконец деньги. Их получал и передавал сам Ковач, что исключалолюбую возможность устранения нежелательных свидетелей. Все «заказчики» знали,что на Ковача работает целая сеть киллеров. И убирать кого-то одного послеуспешно проведенной операции они не решались. Ковач сам гарантировал молчаниесвоих людей. И это всех устраивало.