Пока я разыскивал этот склад, было уже довольно поздно,шестой час вечера. А появиться я должен был ровно в пять. Может, я очень спешили поэтому не обращал ни на что внимания. А может, просто сказалась усталость,не знаю. Не могу точно определить.

На складе уже никого не было. Кто сейчас работает нагосударственных предприятиях после окончания рабочего дня? Верно, никто, дажеидиоты не остаются. Социалистических субботников и парткомов больше нет.

В огромном пустом помещении на какой-то замызганной трубесидел сам Ковач. И чемоданчик лежал рядом. Я подошел поближе. На нем была еголюбимая шляпа и серый двубортный костюм. — Привет, — негромко сказаля. Он кивнул, ничего не сказав. — Все кончено, — это снова я. —Да, хорошая работа, — он двигает ко мне ногой чемоданчик, — твоиденьги. — Спасибо, — я за ними даже не наклонился. Он поднял бровь: —Что-нибудь не так? — Это не я его убил — в нашем деле честность оченьважна.

«Диспетчера» нельзя обманывать, это просто невыгодно. Онзамер, сидит, как каменная статуя.

— Не понимаю — наконец говорит Ковач — это не тыстрелял?

— Два раза я. Но оба моих выстрела попали в егобронежилет. Я не знал, что он надевает жилет на заседание в думу. А потомпередали, что, кроме моих выстрелов, были еще два — в голову и горло. Но это нея стрелял. И не имею понятия, кто. Как у него испортилось настроение, нужнобыло видеть. Он весь посерел. Представляю, как он себя ругал, что взял этот«заказ». Но отступать было нельзя. Представляю, как на него давили.

— Все равно бери деньги, — наконец говорит он.Здесь оставшаяся твоя доля — ровно сто шестьдесят тысяч. Можешь их забирать иуезжать. И желательно навсегда.

Я кивнул головой. Все ясно без слов. Это наше последнее делос Ковачем. Больше мне в Москве появляться не стоит. Я наклонился зачемоданчиком, поднял его.

— Тогда прощай, — говорю ему, — понимая, чтовсе кончено.

— Будь здоров, — кивает он, — уезжай в свойдомик.

Он не успел еще договорить, как раздался чей-то крик. Исразу выстрел, другой. И еще один дикий крик. — Ковач…

Это я потом понял, что кричали его охранники. Он, видимо,что-то заранее подозревал и привез с собой для охраны денег несколько человек.Охрану, конечно, перебили. Он только успел вскочить, как из-за мешковпоказалось дуло автомата и раздалась длинная очередь. Он прямо мне на руки ирухнул. Еще успел улыбнуться. А потом начался ад. На склад ворвались сразучеловек десять с автоматами. Они стреляли безо всякого предупреждения. Я толькоуспел достать пистолет Ковача и, закрываясь чемоданчиком, прыгнуть в сторону.

Конечно, это была спланированная засада. Не знаю, как они нанас вышли, но все-таки вышли. И теперь мне нужно было думать о своем спасении.Раз они знали Ковача, то смогут вычислить и меня. Нужно было уходить, но я немог даже поднять голову. Такой плотный автоматный огонь я не видел даже вАфганистане. А у меня, кроме дохлого «Вальтера», ничего нет. Даже больше, чемничего. Не хватает еще одной руки. Вижу недалеко какой-то люк. Под таким огнемраздумывать некогда. Делаю резкий рывок и проваливаюсь в люк, даже не зная,какая там высота. Все-таки пули меня достали, обожгли левое плечо. Потом япротез осмотрел, оказывается, и в него попали. Вот уж повезло. Будь у меня рукая бы катался по земле от боли. А в протез ничего — до свадьбы заживет. И наплече уже такое большое красное пятно появилось. Попади пуля чуть ниже и все —пробила бы мне сердце. Здесь были какие-то очистные сооружения. Пока они тамстреляли я быстро уходил. И чемоданчик в руках очень крепко держал.

Потом они догадались прекратить стрельбу и стали меняискать. А через минуту я услышал, как сразу несколько человек в люк спрыгнули.Хорошо еще, что здесь не ровный колодец, иначе один автомат мог решить своедело. А потом я вышел на канализацию — дерьмом пахло и какой-то кожей.

Если рассказать, как уходил, никто не поверит, иногдаползком приходилось выбираться. Вылез я часа через два, когда всепреследователи далеко позади остались. Вылез, сел на какой-то камень, смотрю насвой спасенный чемоданчик и смеюсь. Сам не знаю чему, но смеюсь.

А потом икота на меня напала, и я даже вырвал. Никогдатакого со мной не было. Видимо, на этот раз смерть была совсем рядом, поголовке гладила. Ох и любит она меня подлая. Всегда чувствую ее дыхание. Нопока — Бог миловал. Вечером узнаю, что хоронить моего Быка будут наНоводевичьём. А интересно, кто его прибил. По телевизору все время показываютмою винтовку и мой бывший номер в гостинице, составляют мои словесный портрет.Правда, не указывают, что я однорукий. Не может быть, чтобы там все былидураками. Можно провести нормальную экспертизу и все выяснить. Мои нули должныотличаться от двух других. Мне даже обидно, получается, что я вор какой-то,взял деньги не за свою работу. Хотя, если вспомнить, как я за них страдал,сколько натерпелся.

Как они могли выйти на Ковача. Он всегда был такойосторожный. Я весь день лежал на своей квартире в Люблино, обдумывая ситуацию.Как мне выбираться из Москвы. Если они патроны отличить не могут мои от чужих,то можно представить, на каком уровне все; происходит. И на этом уровне решено, —что мне не жить. А я еще совсем молодой, богатый. У меня сын растет. Я всевремя думаю в последнее время — убил ли я хоть одного порядочного человека.Нет, не убил. Все были либо сукины дети, либо мерзавцы. Насчет Быка точносказать не могу, но его я, слава Богу, не убивал. К ночи плечо распухло иразболелось. Я внимательно его осмотрел. К счастью пуля прошла по касательной.Много крови потерял, но сквозного ранения не было. И кость не задета. А я лежуна постели и думаю, — как жить дальше. В семью возвращаться не хочу, да ине могу. Жить одному на даче в Ленинграде, загнуться можно от тоски. Эх, еслибы была жива Ира, тогда бы все было по-другому. А так… первый раз в жизнифизически в дерьме искупался. А психически всю жизнь купаюсь. И никакого просветанет.

Теперь все встало на свои места. После убийства лидераоппозиции начался грандиозный скандал. Власти не могли найти убийцу, хотябросили на его поиски все возможные силы. Выборы, конечно, были отменены, затемввели чрезвычайное положение. Все было нормально, но…

Генерал сидел за своим столом, недовольно перебирая бумаги.Напротив него сидели двое — еще один генерал и полковник. Оба молчали. Обапонимали, что шеф расстроен. Более того, он взбешен. Несмотря на все поиски,убийцы найти не могли. Его едва не убили на складе, где у него была встреча сосвоим «главным диспетчером», через которого они и выходили на этого убийцу.Расчет был правильным, заставить того действовать, а в решающий моментвмешаться самим. Так и получилось. Две пули, посланные киллером, своей цели недостигши Лидер оппозиции был только ранен, а вот еще две пули, посланные в негоуже потом одним из его охранников, грешили дело. И весь мир знал, что убийцастрелял из гостиницы. И сотни людей на улице слышали выстрелы, являясь свидетеляминевиновности властей. Но они, собравшиеся за столом, знали все. И знали, чтоубийца, покушавшийся на убийство человека, сумел уйти. Он был не просто опасен.Он был, как заряд динамита, заложенный под все здание государственной власти. Вотличие от всех остальных он знал реальное, а не информационное положение дел,отлично понимая, что он не стрелял в убитого четыре раза. И поэтому он долженбыл замолчать. Замолчать любой ценой, даже если для этого придется проверитькаждого жителя всей республики. Речь шла о стабильности государства, о егоосновах. И медлить в таких случаях было не просто опасно, а непростительноглупо.