— эдакие оптиматы-сенаторы в Древнем Риме, вырастили себе Лакана-Цезаря, стоящего во главе партии «популяров», реформаторов, пользующихся известной поддержкой широких масс населения. В этой ситуации «гражданская война» была неминуема, хотя Лакан (как и Цезарь в свое время!) сражаться не хотел. Но в это время — и это важно отметить — Лакан сам себе полностью уже не принадлежал, он был символом всего того, за что хотели бороться Лагаш, Дольто и многочисленные слушатели.

Далее события разворачивались все быстрее. Конфликт между «оптиматами» и «популярами» становился более серьезным, и, хотя Лакан скорее «тактически» примыкал к Лагашу и не был идейным вдохновителем раскола, именно его (во многом из-за непримиримой Бонапарт) считали главным раскольником. На одном из летних заседаний — 16 июня — Лакана фактически заставили покинуть пост в ППО и поставили под сомнение его «обучающие» анализы (то есть возможность практиковать более чем для трети слушателей института, его учеников). В ответ на это Лагаш, вынашивающий планы создания новой организации (причем без участия Лакана!), объявил о том, что не может дальше работать с авторитарными правителями вроде Нашта, и вместе с Жульетой Фаве-Бутонье и Франсуазой Дольто вышел из состава ППО. Поколебавшись, к ним примкнул и Лакан. То, что Лагаш лелеял идею альтернативной организации, стало окончательно ясно спустя два дня, когда он опубликовал манифест созданного Французского психоаналитического общества (ФПО). Проблема, которую «раскольники» не учли, заключалась в том, что, покинув ППО, они также лишились членства в МПА — и тут уж мстительная принцесса Бонапарт сделала все возможное, чтобы не допустить Лакана и его «сподвижников» обратно, пока те не откажутся от такой опасной дружбы с ним.

Несмотря на то что ФПО было фактически детищем Лагаша, главную роль в нем играл, конечно же, Лакан. Это хорошо видно уже начиная с первого заседания ФПО, главную речь на котором произнес мэтр: «Как видите, дорогие друзья, для первого научного доклада, который в нашем новом обществе будет сделан, я выбрал заглавие весьма многообещающее. Приношу за это с самого начала свои извинения и прошу рассматривать это сообщение и как итог взглядов, которые моим ученикам прекрасно известны, так как они успели за два года моей преподавательской деятельности познакомиться с ними, и в то же время как своего рода предисловие, или введение в определенный подход к изучению психоанализа»[164]. Речь была действительно программной, немного запутанной, но это не смутило Дольто: «Ты наставник столь необычный, что за тобой можно следовать, даже если понимание приходит только задним числом»[165]. Все в этих нескольких предложениях указывает на то, кто будет играть главную роль в новом обществе, и чья теория будет главенствующей «идеологией» нового общества. Интересно, что чувствовал в этот момент Лагаш?..

Нужно отметить, что «кризис 53-го» имел скорее положительные следствия, как минимум для психоаналитической теории, позволив развиваться анализу сразу в двух плоскостях: институциональной и более «свободной» — лаканистской. Возможно, это наиболее правильное определение «лаканизма» — свобода от какого бы то ни было давления, довлеющих авторитетов. Это свобода читать Фрейда так, как тебе вздумается, делать выводы такие, какие ты посчитаешь верными, не оглядываясь на дамоклов меч ортодоксов. То есть лаканизм — это скорее метафора, собирательное понятие для многих теоретиков, слишком общее, чтобы подразумевать единую, явно выраженную теоретическую линию.

В том же 53-м Лакан написал свою «Римскую речь» (или же «Функцию и поле речи и языка в психоанализе»). Этот доклад должен был быть прочтен на конгрессе романоязычных аналитиков в Риме, и это было лакановским «Посланием к коринфянам». И действительно, дух сочинения во многом полемический. Лакан не только проповедовал, он и обличал, как и святой Павел: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (8:2). В этом главное содержание текста. Становится заметным влияние Хайдеггера, а также структуралистов Романа Якобсона и Леви-Стросса. Лакан заигрывал с католиками, пытался угодить коммунистам; его цель — захватить как можно большую аудиторию, тем самым легитимизировав себя и свое учение. «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (6:12).

Каким нам представляется Лакан в 1953–1963 годах?

Лакан окончательно утвердился в роли лидера «свободомыслящих» аналитиков; к нему присоединились аналитическая молодежь, интеллектуалы всех мастей и направлений. Лакан стал событием континентальной мысли, при этом остался эксцентричным, ироничным, колким. Ему нравилось совмещение противоположностей — аристократичная надменность и революционный новояз в духе русских фамилий, его называли Lacanov. Лакану уже тогда нельзя было сказать «нет» безнаказанно.

У него наладилась личная жизнь, в 1953 году, как раз в момент наибольших споров внутри ППО, он женился на Сильвии Батай.

Однако Лакан озабочен собственным учением, сложность которого в том, что, с одной стороны, во многом именно яркая личность Лакана становится часто главным препятствием на пути изучения его творчества. Слишком многие соблазняются «Лаканом», а не его учением и пытаются подражать ему, в том числе в технике работы. С другой стороны, невозможно понять семинары и тексты без того, чтобы не соотнести их с фигурой автора, ведь так устроен психоанализ — он выстраивается вокруг фигуры своего создателя. Допустим уточнение: вокруг бессознательного фигуры создателя. Именно в десятилетие после 1953-го Лакан создал важнейшие вехи своей теории: переосмысляя год за годом ключевые понятия психоанализа (бессознательного, структурированного как язык, децентрированного субъекта, «Мое желание — это желание Другого», концептуализацию Символического и Воображаемого, психоаналитическую этику и т. д.).

В 1954 году Лакан съездил в гости к Карлу Густаву Юнгу. Интересовал Лакана, конечно же, не Юнг, а Фрейд (чей приезд в Париж в 1938 году Лакан пропустил). Примечательно, что именно в общении с Лаканом Юнг рассказал секрет — ту самую фразу, которую обронил Фрейд по дороге в Америку в 1909 году: «Они еще не знают, что мы несем им чуму». До этого никто из биографов и исследователей Фрейда о ней не знал, и у Лакана была причина почувствовать себя избранным[166].

Спустя год Лакан в сопровождении философа Жана Бофре отправился во Фрайбург, чтобы познакомиться с Мартином Хайдеггером. Первое общение прошло довольно напряженно — Хайдеггер не очень интересовался психоанализом и не читал Лакана, а немецкий Лакана всегда оставлял желать лучшего. Но Лакану был интересен Хайдеггер. В том же году Хайдеггер впервые посетил Францию (при содействии Бофре), и после конференции Лакан пригласил Хайдеггера и его супругу к себе. Предложенный обед чете Хайдеггеров не понравился, а привычка Лакана очень быстро водить машину вызвала большое неудовольствие супруги немецкого философа.