— Овен, — ответил напарник, непонимающе глядя на меня.

— Не, по-восточному? В год какой твари родился?

— В год Свиньи, а что?

Я расхохотался:

— Понятно теперь! Твои родственнички, что их! В Поломошном поросёнок под ногами путался, здесь кабан ночь тебе отлить не давал выйти. То ли родню чуют?

Ботаник, усмехнувшись, махнул рукой. Но из-за этого кабанчика мы с Ботаником пережили не самую приятную ночку. Кабан подбежал к нам, похрюкивая, ткнулся мокрым рылом мне в руку, выпрашивая лакомство, потом, играя, свалил Петра с ног и, услышав команду «место», понёсся к холму в центре поляны. Тимофей пошёл туда же, мы направились следом.

— Яшка хороший, он у меня вместо собаки. Куда как лучше охранник. И не лает, не шумит. Местные, кто знают, десятой дорогой обходят, а вот чужаки сунутся, так и задрать может. Были случаи. Туристов тут много стало сплавляться по Коргону, некоторые ничего, а то бывает, встречаются совсем дикие люди — ни стыда у них, ни совести, ни Бога в душе, ни чёрта. Ничего там и нету. Пустышки, как есть пустышки. И местные тоже не все с умом, хоть и люди хорошие. Вот меня дураком считают. Говорят, земли много, деньги есть, а живу в землянке. Вот раз не строю себе хором, так и дурак… А ну стоять… — он резко выбросил руку в сторону, останавливая нас. Я посмотрел под ноги — показалось, лежит поливальный шланг, перегораживая тропу. Но старик что-то зашептал, слов не разобрать — пришепетывания, посвистывания с придыханием. Шланг шевельнулся и уполз в заросли. Не знаю, как Ботаник, но я был в шоке, а старик — видимо, глаза у меня были слишком круглые — счёл нужным объяснить:

— Каждая тварь Божья к слову Божьему чувствительна. И змея — тоже тварь Божья. Ушла. Теперь не тронет. Ну, милости прошу в гости.

Мы вошли в землянку — тот самый холм посреди полянки. Землянка была восьмиугольной, но казалась круглой — углы плавные, и если бы не поперечные балки вдоль стен как раз по ним, то и не заметно было бы. Почти как юрта, только в земле. Стены обшиты доской, над лежанкой доска отходила, видны были толстые брёвна — скорее всего, лиственница, но не уверен — в полумраке сильно не разглядишь. Густо пахло травами, мёдом, смолой. Источником света было окно в потолке. Я присвистнул, увидев иллюминатор — обыкновенный, корабельный, с винтами. В пятно света попадал стол, на котором среди множества разных вещей я увидел переносную рацию.

— Чайком вас побаловать? — спросил старик. Хотя вот так определить, сколько ему лет — сложно. Борода седая, но лицо гладкое, чистое, без морщин. Могло быть как сорок пять, так и шестьдесят пять. — Или сразу отправитесь? Там вам уж и баню истопили, и стол накрыли, и ищут-рыщут вас по горам вторые сутки. — Он засмеялся — добро, раскатисто, закидывая назад голову. Я не переставал удивляться странному человеку — все зубы у Тимофея были на месте, белые, без пломб.

— Да сразу, — ответил я. — Спасибо за предложение, Тимофей, но чаи гонять нет времени. Вообще, хочу по-быстрому с делами закончить и назад.

— О! Почти как у меня — минус пять! — воскликнул за спиной Петро. Я оглянулся — Ботаник стоял лицом к стене и рассматривал полку справа от двери, заваленную мелкими предметами. Он развернулся, держа в руках свои очки, а на лице у него были те самые — или очень похожие — в жёлтой оправе, как у мужчины в клубе, удравшего со встречи. — У кого это такое зрение плохое? — поинтересовался он.

— У сынка моего приёмного, Ваньши, — ответил старик добродушно, хотя я думал, хозяин рассердится на такое самоуправство гостя. — Так-то его по-другому как-то зовут, ко мне он лет пятнадцать, а то и раньше — не помню, уже большеньким прибился, годов сорока поди от роду. Не стал говорить, какое имя отец с матерью дали, как при рождении окрестили, Ванькой представился, так я его, как своего сына, Ваньшей называю. Вот с моей лёгкой руки и пошло окрест по деревням — Ваня и Ваня.

— Он что, тоже тут живёт? — спросил я, вспомнив «Ваню-энтилихента», о котором сплетничали женщины в Коргоне, на Серёгином подворье: интересно девки пляшут — сынок по возрасту с «родителем» ровня!

— Да не, наездами, подлечиться, медку поесть, порыбачить. Недавно вот был, а очки у меня всегда запасные лежат, мало ли что, в горах-то без глаз нельзя, пропаще дело. Ну да ладно с ним, люди по-разному верят, кто в нашего Бога, кто в мусульманского Аллаха, а кому и многорукие статуи — боги, о чём судить. А Ванька мой, хоть и говорят чокнутый, а тоже во что-то да верит. В Рерихов верит… наверное… Николай Константиныча и Елену Ивановну. Вот уж люди добрые были! Как вспомню, так помолюсь. Николай Константинович долго у нас жил — почти год, всё дорогу на Беловодье искал, да кто ж ему покажет? Так и ушёл не той дорогой, левой дорогой ушёл. А в страну души — или Шамбалу, как они её звали, только прямой путь — из сердца да куда глаза глядят. Я говорил ему, да не понял меня. А тут и комиссар его всё влево тянул — мол, пойдём да пойдём. И Вахромей Атаманов говорил ему что, мол, не туда вы пойдёте левой дорогой. Но они не послушались. А я не пошёл с ними, назад вернулся. А Рерихи аж до Индии дошли — вот когда я вернулся второй раз, прочёл. Нужна была им та Индия, как вот вам сейчас примерно. — Он замер, глаза смотрели на нас — и сквозь нас, будто видел что-то, будто был в другом месте.

Старик странный, что и говорить, но меня сейчас волновало не это. До прииска, оказывается, рукой подать, это радует. Я настроен очень быстро проверить документы и вернуться назад, в Барнаул. И вряд ли стоит пускать Петра в штольню, сегодняшний сон был каким-то предупреждением, и мне не хотелось разбираться, от чего именно он предостерегал, в этом случае я предпочту перестраховаться.

Но удержать Ботаника от посещения прииска оказалось не таким-то простым делом! От пасеки Тимофея метров через пятьсот по тропке мы перевалили через невысокий хребет и перед нами открылась долина ручья, который мы вторые сутки безуспешно пытались найти. Тропа вела к наезженной дороге, а там нас уже ждали два стареньких газика. Встречало нас самое большое начальство — управляющий и главный инженер. Управляющий — обычный, видно, что крепко пьющий мужик, полноватый, с животом, свисающим