бывшего московского чиновника, после выхода в отставку поселившегося в Саратовской губернии, поразительно напоминает исследования Сабанеева и Туркина. Подобно двум указанным авторам, Салов подчеркивает разницу между русским и западноевропейским подходом к контролю над волками, а также относительно беспорядочный и непоследовательный характер проводимой в России деятельности по борьбе с хищниками. Созданные им образы членов охотничьего клуба, доезжачего, самих волков и вмешавшегося в охоту крестьянина подкрепляют и дополняют сведения из нехудожественных источников. Также рассказ позволяет под иным углом взглянуть на проблемы взаимодействия помещиков с крестьянами, уже упоминавшиеся в этой главе.

В самом начале безымянный рассказчик сообщает, что распорядитель охотничьего клуба, в котором он состоит, пригласил членов клуба в первых числах сентября принять участие в охоте на волков в лесу, где обнаружили волчий выводок, неподалеку от охотничьего двора, в пятнадцати верстах от губернского города. Рассказчик и еще один член клуба нанимают лошадей и повозку и отправляются к охотничьему двору; попутно рассказчик отвечает на добродушную критику в адрес своего устаревшего дульнозарядного ружья, не идущего ни в какое сравнение с казнозарядным ланкастерским ружьем его спутника. Он бегло обрисовывает свое небольшое охотничье общество, в котором состоит меньше сорока человек: «и адвокатов, и нотариусов, и коммерсантов, и чиновников, и помещиков, и железнодорожников, и банковских дельцов, и русских, и немцев, и аптекарей» [Салов 1991: 165]. Только один из членов общества использует борзых, которых выпускает на зверя, выгнанного из леса стаей гончих, если тот прорывается через цепь стрелков. Каждый из членов общества должен ежегодно выплачивать по двадцать пять рублей, которые идут на содержание стаи гончих, охотничьего двора, нескольких лошадей, доезжачего и выжлятников. Само общество описано следующим образом:

Саратовское общество охотников нельзя назвать правильно организованным. Это скорее кружок любителей, не задающийся никакими иными целями, кроме удовлетворения собственных своих охотничьих потребностей. Общество это нисколько не походит на те общества и кружки, которые приходилось мне встречать в разных местностях Германии. Там общество охотников задается более обширными целями. Оно снимает в аренду леса и поля, имеет своих стражников, наблюдает за правильностью охоты, преследует несвоевременное истребление дичи – словом, приносит обществу некоторую известную пользу, смешивая полезное с приятным. И действительно, мне приходилось не раз убеждаться в полезности тех обществ. Там волков нет, там не нападают они стаями на селения, не разоряют крестьян своими набегами, зато всякая дичь, идущая на пользу, а не во вред человеку, охраняется с педантическою аккуратностью [Там же: 165–166].

Критика Салова, направленная против сугубо частных интересов Саратовского общества охотников, выглядит иронично в свете процитированных ранее восторгов Туркина в адрес Новгородско-Тверского отдела Императорского общества, однако согласуется с сетованиями того же Туркина об отсутствии в России эффективного контроля над хищниками, высказанными пятнадцатью годами позже в его работе 1913 года. Похвала рассказчика немецким охотничьим клубам, с чьей деятельностью он напрямую связывает отсутствие волков в Германии, также соотносится с исследованиями Сабанеева и Туркина, хотя заключительное упоминание «педантической аккуратности» содержит намек, что русская неорганизованность и сосредоточенность на частных интересах обладают своей привлекательностью (в том числе дают возможность охотиться на волков).

По прибытии на охотничий двор рассказчик спрашивает, можно ли ему отправиться вместе с доезжачим Андрианом в ночную вылазку с целью проверки, по-прежнему ли волки находятся рядом со своим логовом (это была общепринятая практика перед охотой на волков). Вдвоем они выезжают в лес, находящийся в десяти верстах от охотничьего двора; светит луна, отдаленные холмы темнеют на фоне ночного неба, чуть ближе мерцают сигнальные огни железной дороги, проведенной в Саратов в 1870 году. Охотники привязывают лошадей на опушке и тихо вступают в лес. Рассказчик повторяет за Андрианом каждое движение; едва дыша, они входят в самую чащу, замечают неподалеку блестящие глаза и ничком припадают к земле. Шепнув «волки!», Андриан приподнимается на одно колено, а потом добавляет: «Мы их ищем, а они нас нашли. Видели?» [Там же: 170]. Через несколько минут волки удалились. Рассказчик спрашивает, угрожала ли им опасность со стороны волков, на что Андриан отвечает: «Коли смирно будешь лежать, так зачем они разорвут… Вот как побежишь от них, ну, тогда другое дело, пожалуй, что бросятся… а лежи смирно – ни за что не тронут» [Там же: 171].

После этой встречи герои выходят на просеку в глубине леса. Там рассказчик становится свидетелем взаимодействия Андриана с волками, когда тот с непревзойденным мастерством воет по-волчьи, заставляя откликнуться целую стаю волков и сам отвечая им, так что голоса человека и волков становятся неотличимы друг от друга:

Подвывание это, начавшееся едва слышными нотами, словно выходившими из-под земли и то где-то далеко-далеко, постепенно усиливалось и наконец переходило в тот заунывный, отчаянный и словно вызывающий к состраданию вопль, который потрясает вас до глубины души. Тут слышались и гремели самые отчаянные ноты, тут было все: и голод, и отчаяние, и тоска [Там же].

Волчий вой Салов описывает чрезвычайно выразительно. Подобно тому как толстовский Данило и другие охотники-крепостные, с которыми мы имели дело в первой главе, служат посредниками между помещиками и природным миром, так и Андриан помогает главному герою рассказа Салова ближе познакомиться с природой, чего тот, вероятно, не смог бы сделать самостоятельно. Кроме того, Андриан столь искусно воспроизводит волчий вой, что охотник-дворянин не может различить, какие звуки издает его спутник, а какие – двое старых и пятеро молодых волков, которые показываются из леса и воют всего в двадцати шагах от того места, где прячется рассказчик, а спустя десять минут снова растворяются в ночи: «…Андриан подхватил его, и два эти голоса словно впустили в беседу, словно принялись обмениваться вопросами и ответами» [Там же: 172]. Трепет, испытываемый рассказчиком при этом диалоге зверя и человека, согласуется с его же признанием, что в волчьем вое, который столь искусно воспроизводит Андриан, слышатся голод и отчаяние, способные даже внушить сострадание к «этим хищникам, не имеющим права жить» [Там же: 171]. Это описанное Саловым звуковое единство, едва не заставившее главного героя усомниться в справедливости безоговорочно враждебного отношения к волкам, характерного для его культуры, напоминает и другие тексты того же времени, в которых обмен взглядами между волком и человеком приводит к похожему размыванию границ, о чем я буду говорить в четвертой главе.

Два охотника вернулись на охотничий двор в три часа утра и через несколько часов отправились в лес вместе с другими членами общества. К восьми часам все стрелки, в том числе рассказчик, заняли свои места согласно жребию, а гончих выпустили в лес. Однако сама охота не оправдывает ожиданий – отчасти из-за отсутствия координации между охотниками и крестьянами, рубившими лес в тех же местах. В начале охоты, когда только спустили гончих, главный герой слышит стук топора и видит группу крестьян в овраге, где находилось волчье логово. Пока герой наблюдает за происходящим, один из крестьян неожиданно вылезает из оврага и на некоторое время располагается рядом. Подчиняясь обстоятельствам, рассказчик вступает с ним в разговор; крестьянин радуется появлению охотников, поскольку волки заели у него двух лошадей, но при этом выражает справедливое негодование в адрес купца, у которого он арендует землю на невыгодных условиях: «Волки совсем одолели, а тут еще рендатель грызет… Тот уже хуже волка еще!..» [Там же: 177].

В этом разговоре отражаются те же самые проведенные Сабанеевым параллели между ущербом, который русскому крестьянству наносили волки, и эксплуатацией крестьян помещиками до отмены крепостного права – правда, теперь