– А как тебе заявление о том, что Алена ненавидела отца?

– Чушь собачья, даже говорить об этом не хочу. Тетка явно не в себе. Борис Михайлович делал для Алены все, что можно.

– Иногда этого недостаточно. Она тебе точно ничего не рассказывала?

– Нет. Повторюсь, мы не особо много разговаривали.

– Ты же говоришь, что любил ее.

– Я делал это издалека. – Иван помолчал.

Мои слова, очевидно, ранили его. Минуту спустя он продолжил:

– Конечно, мы с ней общались. Но не настолько близко, чтобы она мне рассказывала о таких вещах, как ненависть к отцу.

– И все-таки ты уверен, что ее не было.

– Не было. Такие вещи обычно заметны. Когда кого-то ненавидишь, сдерживать это в себе долго невозможно. Я бы увидел.

– А ссоры у них бывали?

Мой спутник нахмурился. Ему явно не нравилось направление, которое принимал наш разговор.

– Бывали, но редко. Это же нормально для близких людей – ссориться.

– Например? Какую самую большую ссору ты помнишь?

Иван, подумав, нехотя ответил:

– Была одна такая ссора из-за ее бывшего. Когда отец запретил Алене продолжать со Светловым отношения, они сильно поругались. Но уже через неделю все было хорошо.

Я увидела его подрагивающую в нервном танце бровь и решила ненадолго отстать с расспросами. Не следовало доводить парня до белого каления. Еще чего доброго замкнется и станет бесполезен.

– Ладно, Вань, займемся пока этим Светловым. Главное для начала – просто его найти.

Она не сказала самого главного, но может, эти двое все равно докопаются?

Старые тайны всегда выползают на свет, и за этим грязным секретом дело не станет. Про девчонку Муромову они не спросили, может, и не знают о ней? Может, удастся все скрыть, и эти недоделанные тарасовские «шерлоки» потопчутся на месте и обо всем забудут?

Голову ломит из-за жары. Или из-за волнения?

Она прошла в ванную и открыла кран, чтобы шум стекающей в раковину воды заглушил голос в голове.

Конечно, она кругом виновата, но сколько можно есть себя поедом! Сделанного не воротишь. Алена получила свое. Наглая, неблагодарная девка. В глазах стоит ее физиономия противная.

«Нет, извините, я ничем не могу помочь».

Ну, зато теперь твоей помощи и не потребуется.

Как же надоело постоянно просить и унижаться! Вся жизнь идет где-то стороной. Другие развлекаются, купаются в деньгах, а она должна вкалывать на нелюбимой работе и возвращаться в этот облезлый дом, где даже окно раскрыть нельзя в такую духоту – сразу начинает нести кислой вонью от стоящей на въезде во двор помойки.

Но ничего. Теперь все изменится.

Главное, чтобы вся эта грязь не вылезла наружу. Ах, какой был замечательный план! Жаль, конечно, что не удалось довести задуманное до конца, но как бы то ни было, жизнь все равно начинает налаживаться. Надо порадоваться. Купить бутылку любимого абхазского вина и отпраздновать в одиночестве.

Вот только как заглушить голос совести в голове? Как заставить себя все забыть?

Площадь перед железнодорожным вокзалом была, как обычно, оживленной. Машины, автобусы и маршрутки ехали плотным потоком, выгружая и загружая пассажиров.

«Конец лета, – мысленно улыбнулась я, – люди возвращаются из отпусков, везут детей с каникул и урожай с дач».

Мы еле нашли место на парковке, чтобы приткнуть внушительных размеров «додж».

– Надо будет завтра поехать на моей машине, – сказала я Ване, поймав несколько любопытных взглядов от прохожих, – твой «апельсин» слишком внимание привлекает.

– Да пусть привлекает, – ответил мой спутник, подмигивая какой-то девчонке, одобрительно скользнувшей взглядом по моему водителю и его тачке.

Я театрально закатила глаза.

– Любишь ты быть эффектным! А знаешь, что говорят про тех, кто покупает себе большие крутые машины?

– Знаю, – отрезал Иван, – что у них есть на то деньги. Или ты намекаешь на некоторую мою несостоятельность?

– На комплексы, Ваня, – ехидно пропела я.

– Как банально!

Мы вышли из машины и двинулись в сторону главного входа, лавируя между чемоданами, сумками, баулами и их владельцами. Видимо, недавно на станцию прибыл какой-то состав. Оживленные разговоры, детский смех, объятия царили на площадке перед выходом. Кто-то, пробираясь к стоянке такси, толкнул Ивана огромным туристическим рюкзаком, задев его карабином.

– Ненавижу вокзалы, – пробурчал мой помощник, потирая ушибленное место.

Мы огляделись.

– Что-то я не вижу никаких строительных лесов, – сказал Ваня, – может, наврала тетка?

– Наверное, ремонтируют здание со стороны путей. Тут, на главном фасаде, сплошное стекло, а там старые стены с фигурными арками. Пошли внутрь.

Пока мы пробирались к выходу к платформам, недовольные комментарии от Ивана сыпались как из распоротого мешка. «Тесно, душно, дует вентиляция, полиция смотрит с неуважительным подозрением, прошло сто лет, а что говорит диктор по громкоговорителю, до сих пор непонятно».

– У тебя мрачный взгляд на жизнь, – резюмировала я, когда мы снова оказались на улице, пройдя, по мнению Ивана, не сквозь вокзал, а девять кругов ада.

– Не люблю толпу и возню, – ответил он.

– Никто не любит. Посмотри, – я кивнула в сторону стены, которая скрывалась за строительной сеткой. Рабочие сновали под ней как муравьи.

– Эй! – крикнула я какому-то работяге в желтой каске и синем комбинезоне, который шел мимо. – Добрый день! Подскажите, как нам найти Андрея Светлова? Он вроде тут работает.

Парень приподнял каску в знак приветствия и обернулся куда-то в сторону лесов:

– Андрюха!

– Оу! – донеслось из-за сетки.

– Тут к тебе пришли, выходи! – Рабочий обернулся к нам: – Он там окошко штукатурит на первом этаже.

Из-за полотнища сетки на прогретый солнцем асфальт вышел молодой человек, тоже в каске и испачканном штукатуркой комбинезоне, надетом без футболки прямо на голый торс. Он вытер руки о тряпку, которую тут же откинул в сторону, и провел тыльной стороной ладони по лбу. В моей голове все это произошло под медленную и призывную музыку. Свидетели не соврали – парень был сногсшибательно красив.