Но африканец остался там, где стоял, не шевелясь, выражение лица у него было немного растерянное.

– Садись! – Давид положил ладонь на песок рядом с собой.

Но тот в нерешительности продолжал стоять, потом сказал:

– Не могу. Я «беллах».

Давид вопросительно взглянул на Миранду.

– Раса рабов…– ответила она – Им запрещено сидеть рядом с господами.

– Ты что, не заметил? – удивленно спросил негр.

– Все люди одинаковые, – ответил Давид. – В моей стране между людьми нет различий.

Было видно, что африканец не поверил ему, но, в конце концов, после очередного приглашения, решился, нагнув голову, вошел в тень под навес и сел на песок. Несколько секунд смущенно молчал, но потом не удержался и спросил:

– В твоей стране я был бы таким же, как ты.

– Конечно… Там все люди свободны.

– И нет рабов?

– Нет.

– И хозяев нет?

– Само собой.

– Такого быть не может, – он убежденно закачал головой.

Миранда тем временем наполнила оловянные тарелки и одну протянула «гостю».

– Да, такое возможно, – возразила она. – Далеко от этой пустыни, там нет ни рабов, ни хозяев… там нет расы «беллах».

Африканец не решался взять у нее тарелку, и она некоторое время держала ее навесу, в протянутой руке.

– Тебе не нравится мясо?

– Никогда не пробовал его. И никогда не ел вместе с господами…

– Мы не твои господа и не твои хозяева, – возразила Миранда тоном, не допускающим возражений. – Ешь!

«Беллах» не смог долее терпеть и принялся поглощать содержимое тарелки с необыкновенной быстротой, не пользуясь никакими приборами, а используя лишь собственные пальцы, и каждый раз, как ему предлагали добавку, от удивления широко открывал глаза, но не отказывался.

Когда наконец–то он насытился, а это стоило некоторого труда и дополнительных консервов, то громко рыгнул и решил представиться.

– Меня зовут Могамед, и я сам, и мои предки – все мы были рабами туарегов, – сказал он. – Мне стоит большого труда поверить, что где–то не существует рабов.

– Но ты можешь выкупить свободу у хозяина и стать таким, как он, не правда ли? – указала Миранда. – В нашем мире все выглядит так, будто мы выкупили свою свободу. У кого–то и давно…

– И кто тогда исполняет тяжелую работу? – спросил он.

– Богатые нанимают слуг и платят им за их работу. Но если те не получают достаточно денег или с ними обращаются плохо, то могут уйти к другому хозяину.

Африканец несколько мгновений раздумывал над услышанным, при этом задумчиво ковырял в зубах длинной палочкой, извлеченной из складок тюрбана и, судя по его виду, можно было сказать, что это стоило ему колоссальных усилий.

– Мой хозяин – сам человек бедный, – заметил он, – а потому отослал меня в Абече, чтобы я нашел работу. Он обучил меня гончарному ремеслу и, может быть, мне удастся найти там работу, тогда я буду зарабатывать достаточно денег, чтобы отсылать хозяину и чтобы мне оставалось на жизнь.

– Ты будешь работать, а все, что заработаешь, будет его? – удивился Давид.

Могамед утвердительно кивнул головой.

– Он мой господин и хозяин.

– И никогда не думал убежать от него?

– Если бы я это сделал, то его племя преследовало бы меня повсюду и заставило бы вернуться. Тогда он, скорее всего, убил бы меня.

– Но если ты заявишь о нем властям, то власти тебя будут защищать и объявят свободным.

– В этом случае мой хозяин пойдет к Морабито, а тот при помощи своей магии убьет меня. «Гри–гри» хозяев способно убивать на расстоянии, даже если раб сумеет убежать на расстояние в сто дней.

– Что такое это «гри–гри»?

– «Гри–гри» – это магия, это колдовство, – испуганно зашептал негр, словно кто–то мог подслушать его среди этих безлюдных песков. – Ужасная магия, ей владеют лишь хозяева…

– Это своего рода договор между туарегами, – разъяснила Миранда. – Когда чей–нибудь раб убегает от своего хозяина, любой другой хозяин, встретивший его на своем пути, убивает раба и говорит, что это проделки этой «гри–гри». Таким образом они держат в постоянном страхе этих несчастных людей… Не важно, как далеко сможет убежать «беллах», не имеет значения что и как он будет делать, всегда найдется кинжал, способный покончить с его свободой. Поэтому предпочитают оставаться рабами, хотя и в соответствии с законом они не рабы, а лишь слуги по собственной воле… Это древняя африканская традиция, которая еще жива…

Могамед молчал, опустив глаза.. В мозгу его роились самые противоречивые мысли, и все его привычные представления об окружающем мире пошатнулись, как от сильного удара, наверное, первого, который он испытал на своем пути в город, к цивилизации, где основное условие – это равенство всех людей, и что оказалось противоречивым и неестественным в центре Сахары, хотя до Форта Лами и его аэропорта, откуда можно улететь в любой конец земного шара, было несколько сотен километров.

Когда он наконец поднял глаза и решился сказать, то сознательно произносил слова медленно:

– Если ты меня защитишь, то может «гри–гри» не достанет меня, обойдет стороной… Позволишь мне следовать за тобой?

Давид вопросительно взглянул на Миранду, но та самым решительным образом отрицательно закачала головой.

– Сожалею. Но туда, куда мы идем, тебе нельзя.

– Получается, что я должен остаться рабом?

Миранда смутилась, неожиданно почувствовав себя виноватой.

– Можешь попробовать освободиться сам…

– Боюсь, – пробормотал он.

Они смотрели на него молча и не очень понимали как так получается, что вот пред ними сидит человек, который никогда не осмелится воспользоваться собственной свободой.

Но тут Давида осенило:

– Слушай, – начал он. – Не иди в Абече… Иди в Форт Лами. Когда придешь туда, спроси Месье Тор Эриксон… Скажи ему, что я послал тебя – Давид Александер, и он освободит тебя.

– Не хочу свободу из рук белых, – Могамед отрицательно закачал головой. – Они говорят, что я свободен, но мой хозяин утверждает обратное – говорит, что я раб.

– Но он не будет говорить тебе, что ты свободен… Он тебе даст денег, чтобы ты выкупил свободу.

– Деньги? – удивился негр.– За что?

– Потому что я попрошу его об этом. Я дам тебе письмо, он найдет деньги, ты заплатишь своему хозяину и станешь свободным.

– Но я стою много денег, – возразил Могамед.– Я сильный, я молод и знаю ремесло.

– И сколько ты стоишь?

– Не меньше, чем сорок тысяч старых франков. (Четыреста франков с 1960 г.)