– Он заплатит, – уверенно сказал Давид.

Могамед замолчал, размышляя, по лицу было видно, что его одолевают тысячи сомнений и противоречивых мыслей, а, может быть, он вспоминал события из своей жизни, или представлял себе как это быть свободным. Вдруг он вскочил, метнулся к ногам Давида и принялся целовать их, бормоча все хвалебные эпитеты, которые знал, призывая Аллах излить на них и их детей благодать и защитить от всех напастей.

– У вас будут красивые дети, – заявил он уверенно, – и они станут отрадой для вас в старости.

Миранда и Давид, весьма смущенные подобным проявлением благодарности, переглянулись и им стоило большого труда заставить встать на ноги африканца, готового расплакаться от обуревающих его чувств.

– А теперь успокойся, – попросила она. – И скажи мне: где я смогу найти туарега по имени Малик «Одинокий».

Было видно, что произнесенное имя – Малик, произвело на Могамеда сильное впечатление.

– Как может презренный «беллах» знать где сейчас знаменитый «инмучар», потомок славного рода Кель–Талгимусс, назвавший себя таким печальным именем «Малик»?..

Давид смущенно затряс головой:

– Не понял ни единого слова, – сознался он.

– «Инмучар» значит благородный, – объяснила Миранда, – род Кель–Талгимусс – это «Люди скрывающие лицо», то есть, туареги, и «Малик» означает «Слуга», имя, которое он дал сам себе, чтобы не вспоминать свое прежнее имя…

– А это почему?

– Рассказывают, что как–то ночью охотники на рабов напали на его «хаиму», убили жену и увели детей. С того самого дня, терзаемый тяжелым чувством, что не смог защитить их, он ушел из племени, отказался от своего имени, от привычного одеяния, закрывающего лицо – что очень важно для туарегов, и назвал сам себя «Слуга», и решил, что будет носить это имя до тех пор, пока не вернет детей или не получит головы их похитителей…

– Малик «Одинокий» никогда не остается на одном месте, всегда идет по пустыне… – произнес Могамед. – Он словно тень в ночи, всегда на страже, всегда готов напасть на караваны торговцев людьми…

– И как найти его в таком случае?

– Идите по моим следам, – африканец показал рукой в направлении, откуда пришел, – через три дня пути вы увидите лагерь Кель–Талгимусс. Может там знают что–то.

– Три дня! – удивленно воскликнул Давид – Еще три дня?

– Успокойся. Он говорит о трех днях, если идти пешком, – возразила Миранда. – Если выедем сейчас, то этой же ночью сможем добраться туда, – и, обернувшись к Могамеду, спросила. – Всегда в направлении Мекки?

– Да, всегда в сторону Мекки, – подтвердил африканец.

– С этими людьми не бывает проблем. У них все либо в сторону Мекки, либо в противоположную от Мекки, или направо от Мекки, или налево, – и принялась убирать в багажник плиту, газовый баллон, консервы. – И не знаю, как это у них получается, но с закрытыми глазами они знают в каком направлении осталась Мекка.

Давид отыскал в кабине карандаш и лист бумаги, написал записку для Тора Эриксона и передал ее Могамеду.

– Найдешь в Форт Лами какого–нибудь полицейского, покажешь ему этот адрес и попроси отвести туда. Сможешь?

– Смогу, хозяин…

Разобрали навес, сложили брезент, уложили все в багажник, Давид забрался в кабину, завел мотор. Африканец испуганно отпрыгнул в сторону и отбежал на несколько метров. Когда джип начал движение, он с удивлением и ужасом продолжал смотреть на удаляющийся в сторону Мекки автомобиль, а сам стоял на месте, не шевелясь, подобно изваянию из черного дерева.

Автомобиль взобрался по склону дюны, на какое–то мгновение застыл на вершине песчаного холма и потом скрылся из виду, съехав на противоположную сторону. «Беллах» замотал головой, словно хотел отогнать от себя беспокойные видения, растерянно оглянулся по сторонам, посмотрел на зажатый в руке лист бумаги. То был, без сомнения, самый запутанный день в его жизни, день, определивший его дальнейшую судьбу и судьбу его детей. Он поднес к глазам исписанный лист бумаги, бережно сложил его и спрятал в складках своего тюрбана, где хранил палочку для чистки зубов, повернулся и пошел дальше, в сторону противоположную Мекки.

Все: и надсмотрщики, и рабы трудились с одинаковым усердием – копали большую яму при помощи примитивных деревянных лопат и обыкновенных палок.

Женщин работали наравне со всеми, без малейших поблажек, и Надия чувствовала, как пот струится по спине и смешивается с землей, скатывающейся через край внутрь ямы.

Копали почти три часа, за это время суданец, как никогда до этого, хлестал всех без разбора, своим кнутом, направо и налево, проклиная тех, кто остановился, чтобы перевести дыхание, подгоняя, чтобы закончили начатое как можно раньше и убрались из этих мест побыстрее.

– Шевелитесь, шевелитесь! – орал он. – Достаточно! Хватит, я сказал! А теперь все вон из ямы!

Выбирались, расталкивая всех на своем пути, путаясь в цепях и веревках, и как результат – срывались и скатывались на дно вырытой ямы и оттуда опять начинали карабкаться вверх, задыхаясь в облаке пыли, сплевывая проникшую в рот и нос землю.

Когда все выбрались наверх, суданец собрал их и подвел к искореженному вертолету.

– А теперь дружно взялись, – приказал он. – Все вместе! Раз, два!..

Но тяжелая машина не сдвинулась ни на миллиметр, а нужно было протащить ее более метра, чтобы спихнуть в яму.

– Это что такое? – ревел он в ярости. –Какие вы к дьяволу рабы?! – и кнут просвистел в воздухе и сухо щелкнул по черным спинам, от чего те, кому досталось, рухнули на землю. – Взялись еще раз, я сказал! Стадо бездельников!

Кинулись искать жерди, чтобы использовать в качестве рычагов, а пара охранников повисла на частях вертолета над самой ямой в качестве противовеса.

– Раз! Два! Три–и!

Все руки и все плечи уперлись в корпус вертолета, все ноги, вздрагивая от напряжения, толкали пыльную землю, а на спинах вздулись мышцы, будто скрученные веревки, завязанные в узлы, руки и пальцы царапали красную краску, и, наконец, тяжелый аппарат перевернулся и рухнул в яму.

Снизу послышался нечеловеческий визг.

Когда поднявшееся облако пыли осело, то все увидели, что один из надсмотрщиков, повисший на вертолете с противоположной стороны, как противовес, не успел вовремя отскочить в сторону, и сейчас лежал на дне и орал, словно одержимый, а ноги его были придавлены огромной машиной.

– Мои ноги! – всхлипывал он. – Хозяин, мне придавило ноги! По–мо–гите!

Суданец жестом показал Абдулу и Амину, чтобы те спустились вниз и оценили ситуацию с раненым. Оба надсмотрщика спрыгнули в яму, уперлись спинами в искореженный корпус, но не смогли сдвинуть его ни на сантиметр.

А придавленный африканец продолжал всхлипывать и плакать.