различных источников: в первые два года — за счёт самих студентов, плативших за своё обучение, а с осени 1924 года материальную помощь факультету оказывала советская администрация КВЖД.

Как и Русский юридический факультет в Праге, Харбинский в своей деятельности руководствовался Университетским уставом Российской империи 1884 года, поэтому программа обучения предусматривала изучение студентами русского гражданского права и судопроизводства, русского уголовного, торгового, римского, государственного, административного, церковного права. В дополнение к перечисленным в уставе дисциплинам студенты-правоведы должны были с 1923 года изучать различные отрасли китайского права, а с 1924 года было введено преподавание советского права. (Томсинов В. А. Правовая мысль русской послереволюционной эмиграции «Законодательство». 2001. № 12. С. 80–83. 2002. № 1. 86–90. № 2. С. 88–91).

Эти юридические факультеты были самыми крупными из научных и учебных учреждений, созданных в эмиграции, представляя собой уникальное явление — воспроизведённую за пределами России модель дореволюционного российского университета.

В качестве примера того, что русские учёные-юристы в изгнании были не только в курсе новелл законодательства СССР, но и довольно объективно оценивали состояние советского судопроизводства, правоприменительной практики, как и качество постановленных судебных решений и приговоров, можно привести составленный профессорами Русского юридического факультета в Праге Н. Н. Алексеевым, С. В. Завадским, А. В. Макленцовым и Н. С. Тимашевским сборник статей «Право Советской России», более чем объективный по своему содержанию.

Таким образом, процесс взаимодействия литераторов-эмигрантов и их издателей строился на базе русского гражданского права, то есть юридической конструкции, привычной и понятной для его участников. Во всяком случае, специалистов в этой отрасли, как мы видим, было вполне достаточно.

Не располагая собственным законом об авторском праве, русские издательства тем не менее продолжали печатать книги и периодические издания на родном языке, оформляя для этого коммерческие договоры с авторами произведений и выплачивая им положенные гонорары.

И здесь всё было просто — писатель приносил в издательство, расположенное в Берлине, свою рукопись и получал за её публикацию деньги. Но вот как ему можно было получить свои деньги в том случае, если его произведение было самовольно перепечатано эмигрантской газетой/журналом в соседней Франции? Ответ был очевиден — никак!

А. В. Бакунцев — один из немногих специалистов, которые исследуют историю данного вопроса — отмечает: «Само по себе русское зарубежье было в сущности культурно-политическим „анклавом“, жившим по собственным, неписаным, законам, которые в совокупности составляли своего рода кодекс чести, распространявшийся на все без исключения сферы жизни и деятельности, в том числе на область литературно-художественного и научного творчества. С учётом этого обстоятельства любые посягательства на материальные интересы авторов-эмигрантов (в том числе „литературное воровство“) следует расценивать не как правовую, а как этическую проблему» (Бакунцев А. В. «Литературное воровство» в эмигрантской прессе 1920-х гг. // Газета «Последние известия» (Ревель/Таллин).

Но если с точки зрения морали и этики русского интеллигента конфликт между правообладателем и нарушителем его исключительного права ещё мог быть разрешён без участия суда и альтернативных органов принуждения, то в том случае, если ответчиком являлось французское или, скажем, немецкое издательство, перспективы добиться справедливости становились весьма туманными.

Далеко не однозначной с точки зрения права оставалась и ситуация с переизданием значительной части тех произведений, права на которые принадлежали РСФСР. Несмотря на этот прискорбный факт, некоторые крупные издательства, находившиеся за рубежом, чувствовали себя в этом вопросе достаточно комфортно, то есть о Декрете СНК безусловно знали, но во внимание не принимали. Например, издательство «Слово», созданное при участии немецкой фирмы Ульштейн видным деятелем кадетской партии, редактором популярной газеты «Руль» Иосифом Гессеном, уделяло особое внимание мемуарам и исторической литературе. Здесь были опубликованы «Воспоминания Н. Н. Врангеля», «Дневник императора Николая II», «Письма императрицы Александры Фёдоровны к императору Николаю II», «Воспоминания: царствование Николая II» С. Ю. Витте, третий и четвёртый тома «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, «Очерки русской культуры» П. Н. Милюкова, «Россия в мировой войне 1914–1915 гг.» Ю. Н. Данилова и др.

«Слово» выпустило 22 сборника знаменитого «Архива русской революции», в которых были опубликованы воспоминания З. Ю. Арбатова, А. А. Блока, А. П. Будберга, А. А. Гольденвейзера, Р. Б. Гуля, В. Гурко, А. С. Изгоева, В. И. Кельсиева, П. Н. Краснова, А. С. Лукомского, Д. А. Лухотина, В. Д. Набокова, М. В. Родзянко, князя Е. Н. Трубецкого и др., труды А. Эйнштейна «Теория относительности: общедоступное изложение», «О физической природе пространства» из серии «Научные книги», переведённые на русский язык.

При этом сотрудничество с немецкими коллегами нельзя было назвать безоблачным. Камнем преткновения как раз и стали авторские отчисления, которых, по мнению русской стороны, вполне можно было избежать. Скорее всего, тесное сотрудничество с таким заметным партнёром являлось обязывающим для «Слова» прежде всего в соблюдении прав авторов и выплат им гонораров, так как с момента своего образования издательство сформировало неприкосновенный резерв в размере 10 % от общего фонда авторского вознаграждения.

К сожалению, после двух более-менее успешных лет предприятие начало генерировать долги перед своими немецкими учредителями, которые и сами стремились переложить бремя финансовых затрат на своё дочернее предприятие. В основном это было связано прежде всего с изменением политической ситуации в Германии, ростом производственных издержек и существенным сокращением русскоязычной аудитории, поэтому первоначальные «рабочие» разногласия между участниками проекта быстро переросли в открытый корпоративный конфликт.

Именно в этот момент к работе издательства подключился когда-то богатейший предприниматель юга России, бывший владелец издательства «Донская речь» Николай Елпидифорович Парамонов. В октябре 1922 года он предлагал вложить 1000 английских фунтов (это много — примерно 9 500 000 советских послереформенных рублей) в издательство, при обязательном условии, что станет не только пайщиком на одну четверть дела, но и директором предприятия. Вхождение в паевой капитал общества Н. Е. Парамонова — человека опытного, но абсолютно беспринципного — привело к существенным переменам как в структуре его управления, так и в связанном со «Словом» книготорговом акционерном обществе «Логос». Стараясь уменьшить влияние Ульштейнов в издательстве, Парамонов применил столь любимую современными российскими коммерсантами схему негласной скупки паёв, что позволило рейдеру вскоре вообще объявить издательство «Слово» «национальным русским делом», и это вызвало соответствующую реакцию официальных властей. 25 февраля 1925 года в Журнале Отдела печати германского МИД под грифом «тайно» было зафиксирован факт смены учредителей в издательстве в виде сообщения: «Приобретение издательства „Слово“ и книготоргового общества „Логос“ (Н. Е. Парамонов)».

Затем последовал краткий период экономического возрождения «Слова», основные усилия которого теперь были направлены прежде всего на получение государственных контрактов по экспорту книг в СССР, для чего руководимый главным юридическим консультантом Н. Е. Парамонова Б. И. Элькиным «Союз русских книгоиздателей и книготорговцев в Германии» успешно решил вопрос со снижением вывозных таможенных пошлин на изданные в Германии книги.

Представитель Улыптейнов в Правлении издательства Фридрих Росс дважды посещал Россию для изучения вопроса о возможности продолжения поставок туда печатной продукции, но вскоре убедился, что этот проект не имеет коммерческой перспективы. Тем более что в соответствии с п. 4 Декрета от 12 декабря 1921 года СНК РСФСР № 685 «О частных издательствах»: