Наше внимание к этой, в общем-то, рядовой организации связано с тем нехарактерным обстоятельством, что бывший эсер Марк Слоним поставил перед собой благородную цель сделать «Кочевье» свободной литературной трибуной, лишённой каких-либо партийных предпочтений. Поэтому это общество было принципиально открыто в том числе и для обсуждения произведений советских писателей В. П. Катаева, М. М. Зощенко, Ю. К. Олеши, Л. М. Леонова, В. В. Маяковского, А. М. Горького и др. Довольно экзотично выглядела в эмигрантской среде дискуссия по поводу документов ВКП(б) в области литературы, работ советских литературоведов и критиков и т. д.

В октябре 1929 года здесь состоялся диспут «О пролетарской литературе», затем обсуждался доклад «Литературное направление и „социальный заказ“», прочитанный Н. А. Бердяевым, и т. д.

Ну что же, как писал Владислав Ходасевич: «многое в большевизме мне глубоко по сердцу». И это только на первый взгляд кажется антропологическим феноменом.

Но обратим внимание на записку Л. Д. Троцкого в Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 января 1922 года «О борьбе с „меньшевистской и прочей агитацией за границей“»:

«Взаимоотношения специальной комиссии ЦК (по борьбе с меньшевистской и пр. агитацией за границей) и комиссии Коминтерна представляются мне в следующем виде:

Фактическое руководство работой естественно сосредотачивается в комиссии ЦК: она собирает материалы, текущую информацию, пишет или заказывает брошюры, статьи, воззвания и пр.

Комиссия Коминтерна является передаточным аппаратом для распространения всех этих материалов, информации, заметок (дописано: об эсэрах, м[еныпеви] ках, анарх[истах]) и пр. за границей и для своевременного их распределения в заграничной печати.

В то же время комиссия при Коминтерне под интересующим нас углом зрения следит за заграничной печатью (делает вырезки из иностранных изданий, касающихся русских меньшевиков, анархистов, синдикалистов, Грузии и пр. и пр.), группирует этот материал и, если найдёт нужным, со своими комментариями передаёт специальной комиссии ЦК.

Время от времени Комиссия ЦК может устраивать совместные заседания с комиссией Коминтерна для обсуждения общих вопросов нашей контрагитации, для выработки её методов, приемов и пр.

В частности, комиссия ЦК должна обеспечить русскую советскую печать за границей соответственной информацией и статьями.

Примечание. Настоящие замечания относятся к протоколу заседания специальной комиссии ЦК от 24-го января.

Л. Троцкий. 24/1–223». (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 240. Л. 21. Машинописный подлинник. Подпись и правка — автограф Троцкого).

Так становится понятно, что вся эта необычайная активность некоторых влиятельных эмигрантов и русскоязычных СМИ, оказывается, являлась результатом целенаправленной работы пропагандистского аппарата ЦК ВКП(б) и советской внешней разведки.

Сложность и масштабы стоящих перед партией задач, реализовывать которые приходилось в условиях враждебного окружения, потребовали создания специальных структурных подразделений: в 1920 году — Иностранного отдела ВЧК, через два года — ИНО ГПУ (ОГПУ). Затем была организована группа Я. И. Серебрянского — СГОН при председателе ОГПУ и 5-й «эмигрантский» отдел ИНО.

Периодически нужная информация специально распространялась чекистами в зарубежных СМИ, в том числе для решения прикладных политических задач внутри СССР. Примечательно, что при сборе доказательств вредительской деятельности «врагов народа» и подготовке обвинительных приговоров в их отношении ОГПУ неоднократно использовало возможности эмигрантской печати. Так, в постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) «О т. Дыбенко» от 25 января 1938 года указывалось, что «СНК СССР и ЦК ВКП(б) считают также заслуживающим серьёзного внимания опубликованное в заграничной прессе сообщение о том, что т. Дыбенко является немецким агентом. Хотя это сообщение опубликовано во враждебной белогвардейской прессе, тем не менее нельзя пройти мимо этого, так как одно такого же рода сообщение о бывшей провокаторской работе Шеболтаева[225] при проверке оказалось правильным».

Пожалуй, самый финансово благополучный литератор-эмигрант А. М. Горький 3 июня 1925 года писал из Сорренто К. А. Федину: «С изумлением, почти с ужасом слежу, как отвратительно разлагаются люди, еще вчера „культурные“. Б. Зайцев пишет жития святых. Шмелёв нечто невыносимо истерическое. Куприн не пишет — пьёт. Бунин переписывает „Крейцерову сонату“ под титулом „Митина любовь“. Алданов тоже списывает Л. Толстого. О Мережковском и Гиппиус не говорю. Вы представить не можете, как тяжко видеть всё это».

Алексей Максимович, который относился к коллегам по цеху без особого пиетета и, как всегда, был склонен к обобщениям, мягко говоря, был не прав. За границей русские литераторы оказались в разных ситуациях, в большинстве своём в достаточно сложных и в материальном, и в моральном отношении, но при этом их творческий уровень по-прежнему оставался достаточно высоким. Более того, сегодня мы можем уверенно говорить о том, что традиции русской классической литературы в их нормальном, то есть дореволюционном понимании, были сохранены именно писателями в эмиграции. Лишения, переживаемые невольными изгнанниками, добавили в их книги правды жизни, ярких красок, что называется «напитали их болью». Так, у Ивана Бунина вышел блестящий роман «Жизнь Арсеньева» и не менее потрясающий сборник новелл «Тёмные аллеи» или дневники «Окаянные дни», у Бориса Зайцева — роман «Золотой узор», повести «Анна» и «Преподобный Сергий Радонежский», у Ивана Шмелёва — эпопея «Солнце мёртвых», которая была переведена на множество языков, романы «Солдаты» и «Богомолье», у Марка Алданова — трилогия исторических романов «Ключ», «Бегство», «Пещера», не говоря уже о подлинном успехе книг Гайто Газданова и Владимира Набокова-младшего.

Однако говорить о действительном величии русской литературы в изгнании я бы не решился. «Страшно далеки они от народа» — своего народа, языковой среды, привычного уклада повседневной жизни, — поэтому и формы для воплощения замысла выбирались скромные, да и описываемые ими проблемы, увы, не относились к категории общечеловеческих.

Великий Джордж Гордон Байрон признавался: «Для того, чтобы написать трагедию, нужно иметь не только талант, но и многое пережить в прошлом и успокоиться. Когда человек находится под влиянием страстей, он может только чувствовать, но описать свои чувства не может. Но когда всё уже прошло, тогда, доверившись памяти, можно создать нечто значительное».

В жизни русских писателей ещё ничего не прошло, их душевная боль пока ещё никуда не исчезла, поэтому, «по Байрону», им необходимо было дождаться внутреннего успокоения.

Естественно, что разнообразные результаты интеллектуальной собственности подразумевало и наличие исключительного права на них, хотя, по мнению немногочисленных исследователей этого вопроса, ситуация с соблюдением авторских прав литераторов-эмигрантов была довольно своеобразной. Мало было разработать положение о защите их авторских прав и утвердить его на писательском съезде — существенно важнее было убедить/заставить всех участников этого процесса принять его в качестве общего правила.

Юридически верным путём при отстаивании исключительного права русских писателей, конечно, было бы обращение правообладателей к национальному законодательству страны пребывания, но это справедливо только в том случае, если бы речь шла, например, о договоре с издательством, зарегистрированным и осуществляющим свою деятельность в соответствии с местными законами.

Да и уважаемые бывшие профессора Московского и Петроградского университетов, следуя теории Фридриха