ничего не забывает. По прошествии многих лет он называл некую дату в прошлом и без ошибок произносил весь список, который тогда выучил. Как-то раз он вспомнил один список пятнадцатилетней давности. Шерешевский закрыл глаза и сказал:

Да, да… Когда вы дали мне этот список, мы были в вашей квартире. Вы сидели за столом, а я — в кресле-качалке. На вас был серый свитер, вы смотрели на меня строго. Теперь я слышу, как вы говорите…

А затем Шерешевский бегло воспроизвел весь список. Еще примечательнее тот факт, что знаменитому уникуму Шерешевскому давали для запоминания тысячи списков. Метод Шерешевского заключался в том, что он переводил слова и цифры в образы. Эту стандартную технику тренировки памяти использует основная часть людей с феноменальной памятью, но Шерешевский, по-видимому, пользовался этой техникой спонтанно, просто так работал его ум. У него была болезнь, которую называют синестезией, когда у человека путаются чувства. Например, некоторым музыкантам кажется, что у каждой ноты есть свой цвет. Что касается Шерешевского, то все запоминаемые им слова, имена, звуки были как-то окрашены, а иногда с ними ассоциировались определенные тексты или чувства. В восхитительном доказательстве экологической модели восприятия Прибрама Лурия проследил эти реакции синестезии до самого раннего детства. Шерешевский писал:

Когда мне было два или три года, меня учили произносить слова иудейской молитвы. Я не понимал эти слова, и они оставались в моем уме как рябь или всплески… Даже теперь я вижу эту рябь или всплески, когда слышу некоторые звуки.

Лурия утверждает, что в такой феноменальной памяти нет ничего фантастического. Особенно интересным он считал случай композитора Александра Скрябина. Этот композитор заставил свою синестезию служить искусству. В 1911 году он написал симфонию «Прометей, поэма огня». Эта симфония была написана для обычного оркестра, пианино, органа и хора. Однако на этот раз симфонии помогали особые оркестровки «clavieralumières»,цветового органа, который сопровождал музыку разноцветным светом. Этот свет струился в форме облаков, лучей и в других видах, наполняя весь концертный зал. А высший пик симфонии сопровождался вспышкой белого цвета, довольно болезненного для глаз.

Шерешевский ассоциировал голоса людей то с каким-то цветом, то с формой. Он описывал голос русского кинорежиссера Эйзенштейна как «пламя с фибрами, пробивающимися сквозь него». Простая речь представлялась ему так: гласные казались простыми фигурами, согласные — всплесками. Например, буква «А» для Шерешевского была белой и длинной. По-видимому, у этого человека сбился внутренний процесс голографической упаковки «реальности».

С цифрами было нечто подобное. Шерешевский воспринимал цифру «2» как беловато-серую, а цифру «8» — как молочно-синюю, словно известь. Таким образом, для него не было никакой разницы между зрением, слухом и вкусом. По словам Лурии, эта «способность» главенствовала в его памяти. Должно быть, Шерешевский мог вспоминать события своего прошлого с такой же ясностью. Воспоминания о его детстве богаты подробностями. Он вспоминал картины своего детства, когда ему был один год:

Тогда я был совсем маленьким. Может быть, мне и года не исполнилось. Лучше всего я помню мебель в комнате, но не всю мебель. Все вещи я не помню, но угол комнаты, в котором стояла кровать матери и моя люлька, запомнился мне хорошо. Люлька — это маленькая кроватка, по обеим сторонам которой закреплены планки, к которым привязаны резные бирюльки. А еще люлька качается. Я помню, что обои в комнате были коричневыми, а кровать — белой. Я вижу, как мать разговаривает со мной, держа меня на руках, а затем снова кладет меня в люльку. Я чувствую это движение. Сначала мне тепло, а потом неприятно холодно.

Особый интерес вызывают его воспоминания об ощущениях тепла и холода, а также переживание движения. Этот пример напоминает нам воспоминания, которые Пенфильд вызывал у своих пациентов-эпилептиков. По-видимому, именно эти типы воспоминаний, которые Шерешевский мог оживлять по своей воле, можно вызывать разрядом электрического тока, направленным в открытый участок височной коры. Шерешевский вспоминал даже самые ранние события, когда в его глазах еще не развились мышцы, фокусирующие зрачок:

Я помню мать, с самых первых дней я начал узнавать ее. У меня просто появлялось ощущение, что мне хорошо. Я не воспринимал ни форму, ни лицо. Просто надо мной склонялось нечто, излучаемое благодать. Мне было приятно. Когда я смотрел на мать, то воспринимал ее все равно как через зеркальный фотоаппарат. Сначала вы ничего не можете разобрать, перед вами стоит «облако», но затем появляется лицо, черты которого становятся все более четкими.

Очень интересно читать описания Шерешевского о том, как он, будучи младенцем, воспринимал свою мать. Эти описания могут послужить косвенным доказательством точности его памяти. В 1930-х гг. структура глаза младенца была уже известна. Предполагалось, что он может видеть точно так же, как и взрослый человек. Механизм зрения и фокусирования зрачка у него полностью развит. На этот рассказ Шерешевского стоит обратить внимание еще и потому, что в результате исследований, проведенных в последние тридцать лет, ученые установили, что двухмесячный младенец начинает сосредоточивать на сетчатке четкие образы, и все же восприятие у него по-прежнему нечеткое. Теперь нам известно, что, несмотря на зрелость оптики глаза младенца, зоны мозга, ответственные за распознание изображения, еще не успевают развиться. Если снова обратиться к примеру с фотоаппаратом, то можно сказать, что восприятие мира младенцем неясно не из-за «линзы», а из-за «пленки». Сетчатка («пленка» глаза), в дополнение к другим частям мозга, отвечающим за изображение, у младенцев развита недостаточно. Поэтому было бы логично заключить, что Шерешевский описывал подлинное воспоминание, а не просто присочинил чего-то на основе всего, что прочел и услышал ранее.

Эта способность «вспоминать» события составляла особый талант Шерешевского. Вместе с тем, научные данные показывают, что каждый из нас сохраняет в уме информацию, весь вопрос в доступе к ней. Представьте, что нам доступна огромная библиотека, но мы хватаем книги наобум, так как у нас нет каталога, а значит мы не понимаем, что и где лежит. Такие люди, как Шерешевский, способны обращаться к этому каталогу, поэтому они могут оживлять определенные воспоминания по своему желанию.

Для нас наиболее актуальный момент в выводах, сделанных Лурией о Шерешевском, открывается, когда ученый говорит о личности этого уникума. Так мы узнаем о том, что у Шерешевского были признаки множественной личности. Послушайте поразительный рассказ Шерешевского:

Мне пришлось пойти в школу. Я видел, что сам я оставался здесь, тогда как «он» был вынужден отправлялся учиться. Я сержусь на него: почему он так долго собирается в школу?

И еще один случай из его детства:

Мне восемь