меня странно, будто нырнул мне в душу, заставив время зависнуть. Развернулся и, не оглядываясь, быстрым шагом направился к выходу. Почему-то я так растерялась, что не могла даже крикнуть.

– Все-таки, Ленка, ты безнадежна, – услышала я сзади голос Машки. – Что такого ты сказала этому симпатичному мужчине, если он бежит от тебя, как от чумы?

Загадка сумочки

– Хорошо хоть паспорт оставили в отеле! Теперь-то ты видишь, что это не мы бегаем за бандитами? – пробурчала Машка, когда мы вышли из очередного отделения полиции – теперь уже в Сен-Поль-де-Вансе.

Там с недоверием выслушали мой рассказ о том, что вор, похитивший вчера серьги ценой в четыре миллиона евро, сегодня организовал кражу моей сумочки.

– Может, вы обознались? – настойчиво интересовался страж порядка. Он заподозрил, что мы одна шайка-лейка и сбиваем следствие со следа.

Если честно, не ему одному это показалось странным.

– Интересно, чем это твоя сумка так заинтересовала международную преступность? – не без ревности спросила Машка. – Вспоминай, что у тебя там?

Люди странно устроены. Я стала вспоминать. И внутренне поежилась. Зачем я положила туда тампон? И пудреница такая старенькая. Помада вообще на донышке. Прямо перед грабителями неудобно.

– Ничего особенного! – пожала я плечами.

– Подожди! – задумчиво пробурчала подруга. – Что у нас появилось нового? Зеркальце. Может, искали его? Воры ведь не знали, что оно у меня в сумке.

– Но что в нем такого ценного? – удивилась я.

– Не знаю. Может, древний амулет. А может, в него сама Мария-Антуанетта смотрелась!

Машка достала зеркальце из сумочки, и мы обе на него уставились.

Честно сказать, на королевский амулет оно явно не тянуло. Позолота ободрана, сбоку на ручке крупно выведено: Portugal. Скорее, старый сувенир.

– Может, вспомнишь, у кого ты его цапнула? Португалец никакой рядом не терся? – раздумчиво спросила Машка.

– Если бы! – вздохнула я. – Говорю же – без понятия!

– Ладно. – Она была полна энтузиазма. – Будем ловить «Розовую пантеру» на живца!

И, увидев мою кислую гримасу, попросила:

– Ну дай мне хоть немного нормально отдохнуть!

Она очень скучала по расследованиям в своем пиар-отделе, куда ее сослали.

У Машки зазвонил телефон. И я тут же затосковала: мой телефон исчез вместе с сумкой. Где-то она теперь…

Разочарование

– Здесь ничего нет. – Борис разглядывал вываленные на стол смешные женские вещички, прижав к уху мобилу.

Тесная каморка пансиона выходила окном прямо в обшарпанную желтую стену соседнего дома, отчего в комнате царил вечный полумрак. Летом это даже был плюс: сюда не проникали жалящие солнечные лучи.

– И вообще. Я не уличный карманник. Даже точно не знаю, что мы ищем!

В трубке раздалось невнятное бульканье.

– Камешек! Ты думаешь, это достаточная наводка? Какой камешек? Булыжник? Алмаз? Золотой слиток?

На том конце попытались что-то сказать, но Борис не дослушал:

– Значит, пора менять правила. Надеюсь, хоть вечером мы нормально сработаем. Как договорились: только ты и я. И не вздумай нас страховать. Я уже никому не верю!

Он швырнул мобилу на грязноватый деревянный стол, заваленный женской ерундой. Уставился на развалившуюся пудреницу. Интересно, как она его узнала? Вытаращила серые глазищи…

Вот дожил! Его, лучшего вора Европы, чуть не поймала на банальной краже сумочки смешная русская девчонка.

Удивительно, как причудлива бывает судьба… Точно такие глазищи были у его первой любви. Той самой, что одной фразой переменила его жизнь.

Два таланта

Борис был из тех редких людей, которых любят вещи: механические, электрические, все, что способно давать движение. Казалось – ему достаточно только дотронуться, чтобы замерший вроде бы навеки механизм ожил, зашевелил всеми своими внутренними лапами.

Мальчишкой он чинил в доме чайники, утюги, бабушкину швейную машинку. Потом стал чинить машинки посерьезнее: отцовский «Гетс», соседский «Мерседес». Потом ему понесли айпады, айфоны и компьютеры.

В этом мире Борис был бог.

А он хотел быть богом в другом. Актерском. И ведь одарила его судьба, был, был у него талант! В школьном театре миниатюр Борис блистал, передразнивая учителей так, что зрители падали со стульев от хохота. А голоса! Мог так изобразить любого – если не видеть, кто говорит, ни за что не отличишь. Как-то они с приятелями увлеклись розыгрышами: звонили домой одноклассникам и говорили голосом директора:

– Ваш сын исключен из школы за домогательство к учительнице истории!

Была у них такая старая грымза.

Или:

– Ваша дочь участвовала в программе по секс-просвещению. Приходите завтра на ее награждение почетной грамотой как самой активной участницы.

Ну и всякое такое. Пока директор не узнал, откуда двинулся на него беспокойный родительский поток. Вызвал. Отчитал. Пообещал выгнать, если еще раз повторится. Директор в школе был не злой. Скорее, равнодушный: он ждал перевода в министерство, и лишние скандалы ему были ни к чему.

– Ну-ка, покажи меня, как ты это делаешь? – спросил он, когда Борис уже подходил к двери.

– Да неудобно, – помялся тот.

– А меня дураком выставлять удобно было?

Борис и показал. Директор посмеялся. А потом сказал роковую фразу:

– Да у тебя талант. Тебе в актеры надо идти!

С тех пор Борис только об этом и мечтал. Поступать решил в ГИТИС. Боялся одного: не услышат ли экзаменаторы его легкий акцент. Мать у Бориса была русская, а отец – серб. После югославских войн они рванули за лучшей жизнью в Ниццу, где у отца жил двоюродный брат. Но лучшая жизнь не наступила. Мать пошла в официантки, отец таксовал. Денег не прибавлялось, родители ссорились. После очередного скандала мать собралась и улетела вместе с сыном в Москву.

Сначала повезло: в ГИТИС Бориса приняли. На показах басни экзаменаторы смеялись в голос: он умудрился изобразить в героях не только политиков и певцов. Но и известного актера – председателя комиссии.

А к третьему курсу уже и он, и педагоги поняли: талант у него есть. Но – талант имитации. Он мог блестяще показать любого из тех, кого видел. Передразнить любой иностранный язык, «снять» голос с телеэкрана, музыкальной записи.

Но создать новый глубокий образ не мог.

А тут еще несчастная любовь. Была на курсе такая вот сероглазка. Вроде посмотришь – ничего особенного. А как выйдет на сцену – будто электрический ток через нее идет. Звезда!

Все парни с курса вокруг нее вились. Ну и Борис. Даша сначала к нему снизошла. Вне занятий он со своим обезьяним даром был знаменитостью. А потом резко остыла. Она любила только первых. А Борис в профессии – ноль.

Как-то на репетиции учебного театра, когда он в пятый раз не смог сказать нужную фразу, не выдержала. Сверкнула