их заглавия типа Русская литература, Зарубежная литература); у Сосноры сочетанием красные медицины обозначены бинты в метафорическом изображении лозунгов[360]; у Паташинского итальянские латуни – метонимическое обозначение древнеримских войск, в котором актуализируется исторический корень -лат-, содержащийся в словах латунь и латынь: (латунь ‘сплав меди с цинком’ ← нем. Latun, от ит. latta – ‘жесть’). Ср. также: латы ‘металлические доспехи’.

В следующем примере сочетание исчадье горь является этимологизирующим: оно указывает на семантическую связь корней -чад– и -гор– с коннотацией, обусловленной фразеологизмом исчадие ада. В этом же контексте имеется слово угарный:

Слесарный, фрезерный, токарный,

ты заусенчат и шершав,

завод «Полиграфмаш», – угарный

состав да хворь —

посадки с допусками – словаря, – вот,

смотри, как беспробудно ржав,

сжав кулачки, сверлом буравит,

исчадье горь.

Владимир Гандельсман. «Полиграфмаш» [361].

В современной поэзии представлены формы множественного числа и других абстрактных существительных, например:

Взаимно отраженьями дрожа

Структуру пустоты круша и руша

Космические выбросы наружу

Поплыли по окружности кружа

А в них такое множество веществ

А их такое множество количеств

Их качеств не помыслить – и не счесть

Энергий, биологий, электричеств

Света Литвак. «В кругу огней и вспышек Альтаира…» [362] ;

А я Господних язв до дьявола приях,

и остаюсь я не во сне загробном,

а – как в беспамятстве многоутробном —

и в Божьих, и не в Божьих бытиях.

Сергей Петров. «Надгробное самословие. Фуга» [363] ;

Господи, прекрати.

Господи, перестань,

перестань.

Куда проснуться – не выбирала,

упала с кровати, опять упала,

падала

во вчерашнюю шкуру,

но тонкую скобку над небытиями.

Екатерина Боярских.«Утром» [364] ;

Как из Индии за Невский запахнемся занавеской

за Нью-Йоркский тост Леньградский: «кто там тростью в стекла бьет?»

Может, молотком из бронзы сам Э. По, скиталец бездны,

хочет мой лимонец брынзы съесть, связать меня за бинт?

Но мы с ним, как с че-ловеком По-дойдем лечиться к чашам,

   руки к рукописям, к чтеньям, —

         Брат!

Виктор Соснора. «Баллада Эдгара По» [365] ;

Настоящий негодяй

Точно так же любит чай:

И с вареньем, и с печеньем,

И с блинами – только дай!

Ему бабушка и мама

Тащат булок килограммы —

Негодяем стал он вдруг,

А для них он – сын и внук!

И живут они, не зная

То, что стал он негодяем,

Так как между негодяйствами

Он и милый, и хозяйственный!

Ольга Арефьева. «Негодяй» [366] ;

И такие заводит коленца,

и такие колóтья в боку,

будто горло стрекает ему заусенца

слóва маленьких слов о полку.

Игорь Булатовский. «Олегу Панфилу» [367] ;

 Еще лет пятнадцать. И что же нам

 делать в эти пятнадцать лет?

 Хоронить родителей. Жечь роман.

 Верить в красоту своих тел.

 Говорить на сломанном языке

 о том, как починить людей.

 Слушать брёх сердца в темноте: ёк-ёк.

 Оставлять в истории след.

 Правда, Иван Петрович?.. А потом

 выйдем утром в домашний сад,

 твердой походкой, без прежних хромот,

 и все станет ясно тогда.

Игорь Булатовский. «Четыре тени А. П. Чехова» [368] ;

И честность прочих – вздоры слов никчемных,

возмыли – и забыл их небосвод.

Всех подсознаний, стынущих в ночевьях, —

заглавный он, неоспоримый вождь.

Белла Ахмадулина. «Ночь под Рождество» [369] ;

 Немного облаков припаяно к земле

 российской стыни. Прочие голубы

 разветриваясь, покидая срубы

 и каменки, роднятся в глубине

 иной отрадно-речевой системы.

 Их дождь родит приблудные посевы,

 опутанные роем свежих лих…

 Но есть венчальный и сохранный стих,

 воспитанный руками ясной девы.

 Он свет и хлеб, словарь, клинок и стены.

Петр Чейгин. «Немного облаков припаяно к земле…» [370] ;

А супруги, разлипшись, лежат не в пылу, и пиджак обнимает

в углу спинку стула, и мáсляет вилка на столе, и слетают

к столу беспризорные звуки и мраки, и растут деревянные

драки веток в комнате, словно в саду.

Владимир Гандельсман. «Вступление» / «Я шум оглушительный слышу Земли…» [371] ;

Поедешь в глубинку, где дел недосуг,

Где тусклые светы струятся,

Там встретит тебя партработник Барсук,

Поможет те обосноваться.

Евгений Мякишев. «Мучительный романс» [372] ;

Как бы я любил тебя, ночь, кабы не звезды,

чей свет говорит на понятном языке!

Нет, по мне – пустота, чернота, нагота!

Эта темь сама – грунтованная холстина,

где живут, нахлынув тьмами из моих глаз,

те, что исчезли, но знакомо смотрят вспять.

Игорь Булатовский. «Бодлер. Чужая поэма» [373] ;

то, что вижу – не зрение видит,

не к тому – из полуденных тоск —

сам себя подбирает эпитет

и лучом своим ломится в мозг.

Владимир Гандельсман. «Из пустых коридоров мастики…» [374] ;

Это – как в метро читать «Ист Коукер»

на перегонах. Тьма тьма тьма. Черная полоса,

пробел, черная полоса… Как за луной – облако…

Поезд уходит по ветке Мёбиуса

и останавливается где-то во тьме господней,

где не о чем думать, но догадки

есть у каждой из теплых вагонных теней,

свисающих вниз головой, будто цветы из кадки,

и слышащих, как машинист, учась

говорить, говорит: внимай, беги к ней из маéт…

А потом с ним пропадает связь

и слышно только, что вода прибывает…

Игорь Булатовский. «Это – как в метро читать „Ист Коукер“…» / «Две тени Т. С. Элиота» [375] ;

Пройдемся по злодеяньям моим, словно по этой роще.

Приготовься любить меня с особой силой.

Я убивала людей. Трех-четырех. Не больше.

Это я и хотела сказать, мой милый.

<…>

Я убивала их, как по римским норам

Убивали живущих в теле христовом,

Но не в огне костровом, в венце терновом —

Словом.

Ох уж, они горели, жарились, ох уж, трещали кости.

А я подливала в костер горючие слезы,

А я подкладывала безразличие и сухие злости,

И раздувала пламя метафор на влюбленные лозы.

Мария Ватутина. «Исповедь»