– Я склонна думать, что, хотя совершенное преступление влечет за собой риск очень длительного тюремного заключения, обвиняемая не должна находиться под стражей в ожидании судебного заседания, – подводит итог судья.

Я смотрю на Сару, надеясь, что все правильно поняла. Она сидит спиной ко мне, голова наклонена, и внимательно слушает судью. Встречаюсь взглядом с Рубеном. На нем рубашка и галстук. Мой муж ненавидит галстуки, снимает их при первой же возможности и всегда выглядит немного неряшливо, даже когда изо всех сил старается сохранять официальный вид.

Судья перешла к условиям залога, но я уже ее не слушаю. Хотя бы временно, но я буду свободна. Не хочу думать о будущем – самом суде и его последствиях. Обещаю себе, что буду думать о сегодняшнем дне: небе за этим окнами, погоде, нашей маленькой квартирке, Рубене. Все это мое на несколько месяцев, взятых взаймы.

Мое дело передадут в суд Олд Бэйли, а затем меня выпустят.

Охранник мягко берет меня под локоть, и как только мы подходим к дверям зала, он выпускает меня, и я остаюсь одна. Расправляю плечи, избавляюсь от его взгляда, от прикосновений, от оков ареста.

Выпущена под залог. Сейчас я свободна.

Но это не настоящая свобода – временная. Это чистилище, где я буду до тех пор, пока все не будет решено окончательно. Сейчас мое положение похоже на пробник свободы, рекламный ролик, временное перемирие, товарищеский футбольный матч на Рождество во время войны.

Молчание

Врач считает, что на запястье нужно наложить повязку. Мне нравятся ее мягкие прикосновения, обеспокоенное выражение лица, когда я рассказываю, что упала, потому что сильно торопилась.

– Будьте к себе внимательнее, – говорит она строгим тоном учителя.

Когда вернулась домой, Рубен уставился на повязку, и я сказала ему правду – я упала. Только не уточнила о времени и обстоятельствах.

Я не проверяю свой рабочий график дальше, чем на день вперед – этот факт раздражает Рубена, поэтому до понедельника (десятый день времени «После») я не знала, что во вторник у меня выходной.

Целую Рубена на прощание, когда он уходит. Я не целовала его с дня происшествия, и когда его губы встречаются с моими, он слегка хмурится, но я стараюсь не обращать на это внимания. Но я не могу игнорировать, как он притягивает меня к себе, желая продлить поцелуй, как человек, сидящий на диете пытается наесться впрок.

– Ты похудела, – замечает муж.

– Ну да. – Я похлопываю себя по бедру. – Это хорошо.

Я хочу исчезнуть.

Когда Рубен уходит, я отправляюсь на прогулку. Снег хрустит на зимнем морозе. Только в такие моменты я чувствую себя хорошо. Спокойный ритм шагов, отсутствие мыслей и морозный воздух. Не знаю, что я буду делать, когда потеплеет.

Я ловлю себя на том, что направляюсь к Маленькой Венеции, и разворачиваюсь в другою сторону.

Снег уже не идет, но холод пробирает до костей. Самая суровая зима за все время наблюдений – если верить газетным заголовкам. Я плотнее укутываюсь в тонкое пальто. Я оказалась в районе Паддингтон: причудливые здания шестидесятых годов с пристройками на крыше. Поворачиваю на боковую улицу, ведущую в центр города. Я буду гулять и рассматривать достопримечательности. Это одно из моих любимых занятий.

Блуждаю уже который час. Вдруг, я не сразу понимаю, что это, передо мной возникает белое квадратное здание с золотым куполом – Паддингтонская мечеть, я даже не представляла, как далеко забрела. Кажется, теперь понимаю, почему неосознанно пришла сюда: чтобы высказать уважение и сожаление, извиниться. Вспоминаю газетную статью. Его похоронили вчера. Я никого не побеспокою, проскользну внутрь, найду его могилу и сразу же уйду. Никто не узнает. Я понимаю, что мне нужно это сделать.

Протискиваюсь в дверь – левая рука свисает, перевязанная и бесполезная, – снимаю туфли и держу их в руках, пока иду по ковру через женскую часть мечети. Волосы убраны под шарф.

Изнутри мечеть не похожа на церковь, скорее, на большую и пустую жилую комнату, по краю которой выстроились колонны, в центре – красный ковер, загибающийся по краям. С потолка свисает люстра с подсвечниками, и кажется, что она слегка колышется из-за ветра, задувающего с улицы. Несколько человек склонились в молитве. Я тихо прохожу через зал и у дверей надеваю обувь. Во дворе мечети могил не оказывается, и я спрашиваю о них у проходящей мимо женщины. Она указывает мне на кладбище через дорогу.

Земля покрыта инеем, и трава хрустит под ногами. Выдыхаю облако пара, которое закручивается в воздухе, как вода в раковине.

Кладбище абсолютно пустое. Я глубоко вдыхаю холодный воздух. Имран где-то здесь. Прохожу вдоль ряда могил и останавливаюсь – не могу рисковать, подходя слишком близко. Так что выражаю свое сожаление на расстоянии в несколько метров. Притворюсь, что навещала кого-то еще.

Кладбище отличается от христианских и светских могил. Надгробия меньше размером, но есть и настоящие гробницы, сверкающие белизной на солнце. Все они ориентированы в одном направлении, и это создает эффект странного единообразия. Бесконечные ряды равномерно расположенных могил, как будто кто-то тщательно разложил стопки бумаги.

Взглядом нахожу могилу Имрана. Если бы он мог видеть меня сейчас, он бы знал, что мне жаль. «Он хотел бы, чтобы ты сдалась полиции», – говорит голос в моей голове, но я сдерживаю слезы и игнорирую его.

Вместо этого я просто стою здесь. Ноги мерзнут. Я глубоко дышу, извиняясь с каждым вдохом.

– Полный бред, правда? – звучит голос рядом со мной.

Я поворачиваюсь и вижу стоящую рядом женщину. Не слышала, как она подошла. Как только улеглась паника, я понимаю, что это сестра Имрана – Аиша. Ее лицо более вытянутое, чем на экране телевизора, но я узнаю эти опущенные вниз губы и родинку. Замечаю впадины под скулами, как будто она закусила щеки.

Я хочу развернуться и убежать, но не могу. Не могу так поступить с ней – напугать ее на этом тихом кладбище, где покоится ее недавно погибший брат.

– Я не собиралась возвращаться сюда так скоро, – говорит она. – Но не смогла удержаться.

Она поднимает лицо к солнцу, а я в смущении смотрю в сторону.

Приходить сюда было неправильно, совсем неправильно. Я чудовище, убийца, ведомый теми же смертельными инстинктами, которые родились за столетия до меня. Возвращаюсь на место преступления, прихожу на могилу. Это все глупо, эгоистично, предсказуемо.

– Я… Прощу прощения, – обращаюсь к ней. – Я здесь, чтобы…

Она выжидающе смотрит, и я не понимаю, почему вообще заговорила. Чувствую, как мои глаза блуждают по кладбищу. Не могу сказать, что знала ее брата – это зашло бы слишком далеко. Взгляд падает на могильный камень с надписью: «Ханна Ахмед: ушла слишком рано». На камне стоит год, когда она родилась, 1983.

– Умерла девушка моего брата, – ложь слетает с моих губ прежде, чем я могу ее остановить. – Я… прошу прощения, если побеспокоила вас.