– Уютненько и чистенько, – констатировал Леон.

– Это самое главное.

Леон улёгся на кровать, а я вернулась к себе и принялась разбирать вещи.

День выдался свежий и чистый. Мы с Леоном умылись и спустились в столовую, где нас накормили отличной рисовой кашей, и вышли на крыльцо.

Окрестности радовали: деревянная церковь с деревянной же колокольней, на которой мы насчитали пять колоколов разных размеров, длинные улицы, обставленные аккуратными домами, всё в деревьях и цветах. Вокруг посёлка – поля, за полями – лес. С торца гостиницы была пристроена широкая деревянная веранда, на которой стояли резные столики и плетёные стулья, а прямо напротив веранды, через неширокую площадь, располагалась конюшня. Та её часть, что была развёрнута к веранде, была оформлена в лубочном стиле. Я заметила, что дома по большей части были добротными, крепкими, много встречалось кирпичных. Мы побродили по окрестностям, заглянули в конюшню, но никого там не встретили и не стали заходить. Рядом с конюшней вдруг вывернулась распахнувшимися ставенками расписная лавчонка с сувенирами, сама похожая на сувенир. Мы зашли внутрь и купили по соломенной шляпе, я – широкополую, а Леон – а-ля ковбой. Обслуживал нас юркий старичок с живописными разводами морщин на подвижном лице.

– Скажите, любезный, – сказал Леон, примеряя шляпу и кося на него глазом, – чем зарабатывает на пропитание население вашего края? Проще говоря, где жители работают?

– Все почти работают в колхозе, – с готовностью отозвался «любезный».

– Что, большой колхоз?

– О, очень. – Хозяин лавки оживился. – Конезавод недавно тоже под них перешёл, под Илью Вениаминовича, дай бог ему здоровьица! Теперь под его началом почти тысяча человек.

– Ого. Таких колхозов на всю страну осталось – раз-два и обчёлся.

– Это правда. К нам даже правительственные делегации возят…

– Что вы говорите… А что, хороший, значит, тут председатель?

– Огонь! – В голосе старика слышалось неподдельное убеждение. – Молодой, но ух! И отец его в силе, помогает. Отец его, почитай, двадцать с лишним лет колхозом руководил. Отличные хозяева, побольше б таких.

– Вижу, вам повезло… Рад за вас. А чем можно развлечься в вашей прекрасной глуши? Может быть, у вас есть что-нибудь неподдельно самобытное?

– Ась?

– Ну, достопримечательности, куда туристов водят.

– Этого сколько угодно.

– Так что же?

– Заповедник. – Хозяин оперся о стойку и начал загибать пальцы. – С редкими породами деревьев, но это надо разговаривать с главой и туротделом. Антипкины места, туда можно проехать свободно. Целебные места и притом красивые – Двенадцать ключиков, Поток, там на границе кормят чёрными груздями со сметаной… А если поближе, то цыганская слобода. Песни, танцы ихные…

– Прекрасно. А вот скажите: пиво у вас есть? Где можно купить хорошего пива?

Старичок посмотрел на Леона с уважением. Помолчал и сказал:

– Пива нет. То, что есть, пить не советую… Ближайшее путное пиво в райцентре, это километров пятнадцать от Лисицына.

– Спасибо, – сердечно сказал Леон.

Мы ещё немного поболтали с хозяином, расплатились и вышли на улицу.

– А что, у нас может случиться яркая культурная программа, – сказала я.

– Надо брать от жизни максимум, – подтвердил Леон. Глаза у него оживились. Я была уверена, что он предвкушает снимки, которые сможет привезти из этой поездки. – Ну, с чего начнём?

Начать решили с церкви. Хозяин лавки говорил, что она построена в восемнадцатом веке без единого гвоздя и что туда можно попасть в любое время. Мне церковь понравилась – простенькая и добротная, хотя в то, что она построена без гвоздей, не верилось. Потом мы пошли дальше, мимо домиков, каких-то складов, и дошли до здания администрации конезавода. Там нам сказали, что по вопросам экскурсий надо обращаться в экскурсионный отдел, к Махалу Махалычу, и мы пошли его искать. Махал Махалыч нашёлся за зданием администрации. Он оказался высоким цыганом лет шестидесяти, одетым в красную шёлковую рубаху, вытертую бархатную жилетку и широкие штаны, заправленные внизу в короткие сапоги, все в фигурных дырках, с острыми носами. Леон, увидев его, немедленно достал фотоаппарат, и Махал Махалыч, снисходительно улыбнувшись, принял картинно-задумчивый вид. Видно было, что он привык к такой реакции туристов и фотографироваться любит. Он пообещал распорядиться, чтобы нам дали двух самых смирных лошадей и сопровождающего. Говорил Махал Махалыч на удивление чисто и правильно, безо всякого свойственного цыганам гортанного грассирования и витиеватых красивостей. В ожидании лошадей мы вернулись в гостиницу и уселись в кресла на широкой террасе. Леон достал фотоаппарат и стал просматривать фотографии цыгана. Я заглянула через его плечо:

– Какой яркий представитель цыганского рода.

– Он и должен быть таким, – возразил Леон. – Это же традиции. Только почему-то у него нет серьги в ухе.

– А говорит чисто.

– Может, родился тут? М-да… Отсутствие серьги весьма разочаровывает…

Ярко, празднично светило солнце, и вокруг было тихо и безмятежно. С конюшни доносилось сдержанное ржание, в тени от берёзы лениво дремала большая лохматая собака, и мне хотелось просидеть на крыльце всю жизнь. Вдруг дверь гостиницы открылась, и улыбающаяся женщина в фартуке вынесла на подносе и поставила на стол между нами чашки с кофе, молочник и тарелку с пирожными. Ника Голубева показалась из-за её спины – в лёгкой юбке до щиколоток, майке и такой же, как у меня, шляпе.

– Добрый день! Я в окно вас увидела и решила сделать сюрприз. – Ника широким приглашающим жестом указала на стол.

– День добрый. Чио-Чио-сан, вы угадали наши тайные желания, – сказал Леон. – Дамы, разрешите за вами поухаживать…

Пока пили кофе, Ника жаловалась на головную боль. Леон рассказал об утренней прогулке, и это была большая ошибка, потому что Ника тут же собралась ехать с нами. Она резво соскочила с кресла и побежала звонить Махалу Махалычу, просить ещё одну лошадь.

Я посмотрела на брата.

– Если б я промолчал, это выглядело бы, будто мы прячемся, – со вздохом сказал Леон. – Но мы ж не дети и не любовники…

– Джентльмен.

– Ага.

Собака поднялась и, позёвывая, двинулась в сторону конюшни. На перила террасы сел воробей. Леон бросил ему крошку пирожного. Взволнованно чирикнув, воробей кинулся в пыль и запрыгал.

Ника вернулась, сообщив, что она всё уладила и едет с нами; лошади будут вот прямо сейчас. Она переоделась в джинсы и рубашку, забрала волосы в хвостик и нацепила очки от солнца.

Скоро двери конюшни открылись, и оттуда вывели лошадей – трёх рыжих и одну чёрную; у чёрной растеклось по лбу белое пятно. Мне лошади показались великанами. Двух рыжих вёл беловолосый мальчишка лет пятнадцати, чёрную и ещё одну рыжую – цыганка в платке, длинной юбке и светлой рубахе.