Не повезло, приятель. Конечно, нам судьбой предназначалось быть вместе, мне и Хизер. Наши семьи проживали неподалеку друг от друга. Мы узнали об этом совсем недавно, когда моя дочь изучила наши родословные в Интернете. Родители Хизер эмигрировали сразу после войны и воспитали ее в Америке. Но ее бабушка и дедушка жили по адресу Стоу-роуд, 62, Шепердс-Буш. Через два дома от моего отца и его шести сестер. Два несчастных дома!

Вот так совпадение! Что меня действительно поражает, так это то, что мои родители и ее бабушка встречались много раз. Рождество, вечеринки по случаю дня рождения, свадьбы. Но им так и не пришло в голову, что они были соседями. Семьи должны были знать друг друга. В те дни ты знал все о своей улице. Ты знал, какое нижнее белье носят соседи, исходя из того, что не висело на бельевых веревках. Ага, Дорис сегодня носит красный бюстгальтер. Но ни одного слова за все эти годы. Ладно, они из поколения людей, которые предпочитали держать язык за зубами, но, в конце концов, хотя бы раз ненароком должна же была проскочить эта мысль. Мне повезло, что Хизер выросла в Нью-Йорке, слушая рассказы о старом мире. По линии матери ей передалась глазговская-ирландская кровь, а отец был ирландцем из Шепердс-Буш. Ее родители посвятили свою жизнь Британии, и ей нравилось быть в окружении британцев. Ей нравилось, как мы одевались, нравились наши волосы.

«Вы, мальчики, отличались от американцев, – говорит она сейчас. – Хотя у вас были довольно-таки ужасные зубы». Конечно, она обобщает. Плохие зубы были непреднамеренным последствием политики «всеобщего благоденствия». Может быть, звучит бредово, но правда заключалась в том, что в те дни (а возможно, и сейчас) стоматологам Государственной службы здравоохранения платили за количество пломб и извлеченных зубов в месяц. Если система работает таким образом, то у всех непременно были плохие зубы. Когда мы впервые встретились с Хизер, нашим премьер-министром был Гарольд Уилсон, и Хизер была шокирована его черными зубами. «Ну, он курит трубку», – объяснил я. «Нельзя быть премьер-министром с черными зубами», – сказала она. Отбросив в сторону зубы Вильсона, она любезно относилась к англичанам и, в частности, тем, кто жил в Шепердс-Буш. Это дало мне преимущество над Джими. Между прочим, моя дочь проследила родословную Долтри до 1509 года. Мои предки были гугенотами и занимались производством кружев в Нанте, во Франции. Творческие люди, эти кружевники, умудрились насолить самому папе римскому. Бунт был у меня в крови.

К концу 1967 года The Who начали больше экспериментировать в студии, и мало-помалу мы снова начали веселиться все вместе. Мы пережили первый подъем и первое падение и теперь готовились к мертвой петле. На это потребовалось два года, но я думаю, что тогда мы действительно снова стали одним целым. Удивительно, что любая группа остается вместе в течение неопределенного промежутка времени, если присутствуют все необходимые ингредиенты. Ну и конечно, нужно иметь определенную долю безумия. В каждом из нас таится безумие, но у нас четверых оно лежало ближе к поверхности, то и дело прорываясь наружу. Безумие. Амбиции. Эго. Паранойя.

Паранойя была делом серьезным. Если бы вы спросили Кита, чувствовал ли он себя недооцененным, он бы ответил, что да. Затем Бык (такое прозвище получил Джон) вмешался бы и сказал, что он еще более недооценен. А потом вклинился бы Пит и заявил: «Да идите вы все, никто из вас не понимает, под каким давлением я нахожусь». Мне тоже было знакомо чувство внутренней неуверенности в себе. Такова была природа The Who. Она был основана на паранойе участников.

Я помню, как однажды Кит Ламберт написал мелом определение паранойи на доске в офисе Track Records на Олд-Комптон-стрит. «Параноиком, – писал он, – можно условно назвать человека, который знает, что происходит на самом деле». Не уверен, что мы знали, что происходило на самом деле, но думали, что знаем.

Вот поэтому среднестатистическая рок-группа завершает свой полный жизненный цикл за восемнадцать месяцев: контракт с лейблом, хитовая запись, дебютный альбом, проблемный второй альбом, ссоры, расставание, конец. Но если вам удастся пережить первую стадию этих американских горок, то вам открывается нечто особенное. Вы все время чувствуете, что находитесь на краю пропасти и можете упасть в любой момент. Но если собрать всю волю в кулак, то вас ждет чертовски классное путешествие. Для нас таким путешествием стал Tommy, первая рок-опера. Правда, тогда мы еще об этом не догадывались. Пит все еще должен был вытряхнуть ее из глубин своего мозга, а я все еще должен был найти свой голос, но альбом поджидал нас буквально за углом, готовясь вот-вот изменить наш мир.

Ну а пока что мы совершали набеги на студию, записывая The Who Sell Out, наш «поп-арт»-альбом, который занял промежуточное положение между нашими ранними записями и Tommy. Юридические споры были улажены, и Шел Талми больше не стоял у нас на пути. Год назад Track Records были настроены на то, чтобы «дать нам больше свободы». Сделка заключалась в том, что Кит и Крис получат шестьдесят процентов прибыли от пластинки, а мы – сорок. Справедливостью и не пахло. Это бы не сработало ни при каких обстоятельствах, но тогда мы были сосредоточены на нашем следующем шаге.

Талми был рад штамповать пластинки в стиле The Kinks. Как и многие продюсеры, он не видел смысла исправлять то, что и так работало. Он просто хотел того же самого, снова и снова. Впрочем, Талми делал свою работу. Мы могли пойти в студию, накатать трек на обе стороны пластинки и уже через два часа сидеть в пабе. С Китом Ламбертом на создание одного трека мог уйти целый день, а на поиск вдохновения – часов восемь. Однако я всегда думал, что оно того стоило, что из этого может получиться что-то новое.

Если вы послушаете «Rael», то никогда не догадаетесь, по крайней мере я на это надеюсь, что этот трек был записан в нью-йоркской студии, которая была меньше, чем ваша ванная комната. Эта запись была настоящим музыкальным приключением. Все эти гармонии, взращенные из маленького зернышка идеи. Помогло и то, что песни Пита кардинально отличались от всего, что тогда крутили на радио.

Он написал это осенью 1967 года, за шесть лет до Войны Судного дня (военный конфликт между коалицией арабских стран и Израилем, длился с 6 по 24 октября 1973 года. – Прим. пер.), и посмотрите, что творится с миром полвека спустя. История повторяется. Она повторяется слишком часто, и «Rael» вышла пророческой. Пит поистине был пророком. Мы все прониклись. Понять это было не всегда легко, но мы видели дар Пита и то, что он стремился сделать больше, чем просто написать очередную поп-песню.