Пока я жил своей простой жизнью, Пит все сильнее углублялся в коридоры своего подсознания. К 1966 году он действительно начал писать свои собственные песни, и они стали… другими. У нас было достаточно крепких хитов. Что бы мы ни выдали дальше, мы бы все равно попали в «Top of the Pops». Так что Пит написал «I’m a Boy».

Черт возьми. Песня, которая должна была стать частью рок-оперы «Quads» (Четверня. – Прим. пер.) о будущем, где родители могут выбирать пол своих детей. У одной пары есть три девочки, но четвертый ребенок – мальчик. Мать этому не рада, она воспитывает его как девочку, и ребенок подвергает сомнению свою гендерную идентичность. Эта песня, как и большая часть музыки Пита, намного опередила свое время.

Для меня это было очень, очень непросто. Я не возражал против строк: «Меня зовут Билл, и я больной на всю голову», но часть о мальчике, который пытался найти свою идентичность, была трудной. До этого момента группа формировалась вокруг того, что делал я. Пит писал песни, но я их пел. Я не был за главного, но на сцене я мог творить все, что хотел. Ребята подстраивались под меня и песни тоже. Но теперь все изменилось. Моя уверенность была подорвана.

Я помню, как начал больше слушать голос Пита на демозаписях, пытаясь разобраться, как он пел. Я пытался передать его голос с помощью своего голоса. Я старался петь как ранимый ребенок. Слушая «I’m a Boy» сегодня, я думаю, что в некотором смысле это сработало, но тогда мне так совершенно не казалось. Совсем нет.

Мне казалось, это звучало так, будто я пою в тоннеле. Мне никогда не нравилось слушать собственный голос. Я ненавижу слышать себя за пределами сцены. Вы либо слушаете нас на одном из наших шоу, либо слушаете где-нибудь сами. Если же вы хотите, чтобы я ушел с вашей вечеринки, то просто включите песню The Who. Я не желаю это слушать. Как будто мало того, что я слышу свой голос на телевидении, что сегодня случается довольно часто и, как правило, в самые неожиданные моменты. На днях я смотрел документальный фильм о пароходах на реке Клайд, и туда запихнули чертову «Won’t Get Fooled Again». Ради всего святого, зачем?

Думаю, вы поняли. Мне никогда не нравилось это звучание, но я знаю, когда мы звучали хорошо. Тут дело не в голосе, а в ощущениях. И с ощущениями дела обстояли худо – по мере того, мы углублялись в сознание Пита. Как я заметил ранее, я уже знал, что моя работа – быть проводником для слов Пита. На осознание и принятие этого факта ушли многие годы. Между My Generation и Tommy все было направлено на поиск этой уязвимости. Это было нелегко. «Happy Jack», песня о хулигане, который стал жертвой издевок, была еще сложнее, а потом мы записали «Pictures of Lily» о мальчике, который гонял лысого на старую черно-белую фотографию. Все эти песни крутятся вокруг темы подростковой незащищенности. Это было совсем не в моем духе.

Мне просто никогда не приходилось бороться за внимание девушек. Я уже говорил вам, что в этом заключается одна из прелестей выступлений на сцене с микрофоном. Так уж повелось, что девушкам это нравится, и если вам девятнадцать-двадцать лет, в этом нет ничего плохого. В отличие от Пита, я действительно не был настроен на тему неуверенности. Это не значило, что я чувствовал себя комфортно. В глубине души я был таким же неуверенным, как и все остальные. Я мог быть фронтменом на сцене перед тысячной толпой, мог держаться особняком с кем угодно, мог предстать в образе рок-звезды, но я не был уверен в себе. Ни капли. И я просто прятал это чувство за всей этой бравадой. Все начало меняться, лишь когда я встретил Хизер.

Когда я впервые проснулся рядом со своей будущей супругой, с которой я собирался провести остаток своей жизни, она воскликнула: «Твои волосы! Что с твоими волосами?!» Это была вполне нормальная реакция, такое случалось со всеми девчонками. За ночь волшебный эффект геля для волос «Dippity-Do» исчезал. Когда мы ложились спать, мои волосы были прямыми, а под утро они снова кудрявились. Испуганные девушки вопили, я извинялся, а потом убегал в ванную, чтобы все исправить. Но на этот раз было по-другому. Я уже в сотый раз извинился и собирался рвануть в ванную, как вдруг она остановила меня. «Ты что-то сделал со своими волосами?» – спросила она. «Ничего, – ответил я. – Это их естественное состояние». «Красиво», – сказала она. Ну, вот и все. Через неделю я уже ходил с вьющимися волосами. С Хизер так было всегда. Она придавала мне уверенность. Во мне просыпалась не показная храбрость, а настоящая уверенность – это огромная разница.

До того, как мы встретились в Нью-Йорке весной 1967 года, она уже знала, кто я такой. Крис Стэмп познакомился с ней годом ранее и решил показать ей и ее подруге Девон, прекрасной темнокожей девушке шести футов ростом, рекламные фотографии «грядущей сенсации в рок-н-ролле». Девушки взглянули на наши фотографии и сказали, что сенсациями нам никогда не стать. Девон сказала, что мы слишком уродливы. Хизер решила, что Кит был «в порядке», я – «еще куда не шло», но остальные… «Бедный Крис, этому никогда не бывать», – сказала Девон.

Мы впервые встретились на шоу «Murray the K» в театре RKO 58th Street во время первой поездки The Who в Америку. Мюррей был крутым нью-йоркским диджеем. Это был странноватый неряшливый парень, который любил называть себя пятым битлом. Люди выступали на его шоу, потому что он крутил их песни в эфире радиостанции. Само шоу проходило пять раз в день, и мы играли девять дней подряд. Мы отыгрывали три песни, а затем сидели без дела в раздевалке в ожидании следующего отделения. Именно тогда я впервые встретил Хизер. Времени для того, чтобы познакомиться с новыми людьми, было вагон.

Хизер работала моделью на шоу, а в тот момент просто тусовалась со своими друзьями. Мы поздоровались, немного поболтали, и на этом все. Я пришел с девушкой по имени Эммаретта Маркс. Она выступала бэк-вокалисткой у многих артистов, у нее был отличный голос и задорный характер. Впоследствии она стала участником оригинального состава бродвейского мюзикла «Волосы». Хизер была с парнем с фабрики Энди Уорхола. Все знали всех. Все всегда приходили с кем-то за компанию, и люди постоянно менялись. Это была тесная тусовка, и все мы были друзьями.

Разумеется, нам это нравилось. Мы не могли поверить своей удаче: все эти красивые, экзотические американские девушки тут, рядом, и все они фанатели от нас. Хизер сказала мне, что британские мальчики покорили американских девушек. По ее словам, мы одевались с особым шиком и расхаживали словно павлины. А еще мы были лучше в постели. Так она и сказала. И в то время мы не жаловались. Люди называют таких девушек «группи», но, на мой взгляд, это ужасное слово. Они были намного больше, чем группи, и все крутилось не только вокруг перепихона. Девушки были нам настоящими друзьями. Они спасли много жизней, и я думаю, что мы спасли некоторых из них. Потому что, несмотря на все знакомства, весь шум и вечеринки, в этом мире так легко чувствовать себя одиноким. И это в равной степени относилось и к ним.