Все они были моделями, танцовщицами, певицами – людьми, так или иначе связанными с искусством. Все мы варились в общем котле, усердно трудились, а потом ходили в клубы и на вечеринки. Общение было дружеским, мы многим делились, и нам было так весело. Они все умели петь, и, боже мой, как же они танцевали. Иногда они даже устраивали нам небольшие шоу в маленьких грязных гримерках. Благодаря этим девушкам нам удавалось скоротать минуты вынужденного безделья перед выходом на сцену.

Как бы там ни было, именно той ночью в Нью-Йорке я встретил Хизер, и тогда я не обратил на нее особого внимания, лишь отметив, что она была лакомым кусочком. Она решила, будто мы ведем себя как группа детей – не лучшее первое впечатление, но это было правдой. После того, как мы немного поговорили, она ушла с парнем из «Суперзвезд» Энди Уорхола, и это был последний раз, когда я видел ее в течение последующих пяти месяцев. Еще пять месяцев с «Dippity-Do».

* * *

Весь смысл поездки в Нью-Йорк состоял в том, чтобы попытаться покорить Америку. Мы никогда не оказывали здесь большого влияния, отчасти из-за нашей последней американской звукозаписывающей компании, которая вообще нас не понимала, а отчасти потому, что англичане намного опережали янки в плане музыки. Но теперь у нас была новая пластинка, и мы отправились в турне. Итак, спустя пару месяцев после нашего визита в Нью-Йорк, мы вернулись в Штаты, первоначально планируя отлучиться на пять дней, а закончили музыкальным фестивалем в Монтерее и десятинедельным турне от побережья до побережья с чистюлями из группы Herman’s Hermits. Мы начали с того, что полетели в Детройт, штат Мичиган, на концерт неподалеку от города Энн-Арбор. Отличный старт. Это было единственное место в США, где наши записи худо-бедно получали ротацию на радио. Детройт был городом синих воротничков. Словом, это были наши люди. Может, у них и был другой акцент, но все остальное было тем же, те же традиции. Они жили той же самой жизнью. И они приходили на наши шоу и сходили с ума.

Затем мы отправились на ужин с Фрэнком Синатрой-младшим и кучкой бандитов из Детройта. Настоящий культурный шок. Пару ночей спустя мы играли с Би Би Кингом в одном клубе под названием Fillmore West в Хейт-Эшбери, Сан-Франциско. Диаметрально противоположная реакция. Аудитория не знала, как на нас реагировать. Поначалу они выглядели сбитыми с толку, затем уселись на свои места, а потом вдруг словно обезумели. Они уже ступили на психоделическую тропинку хиппи. Не думаю, что они знали, что делать с группой бледных парней из западного Лондона.

На следующий день мы отправились на фестиваль в Монтерей. Мы прокатились на первом в нашей жизни лимузине и, по совместительству, самой неудобной машине, в которой мне когда-либо довелось находиться. Мы все кости переломали, пока добрались, но чувствовали себя на седьмом небе. Сам фестиваль обернулся подлинным летом любви. Все чувствовали эту атмосферу: мир, любовь и понимание. А потом прибыли мы и всё поменяли. Мы должны были играть в тот же день, что и Джими Хендрикс. Это была плохая новость, потому что Джими затмил выступление Пита.

Мы впервые встретились с Джими, когда он приехал посмотреть, как мы записываем альбом в IBC в Лондоне в конце 1966 года. Покончив с записью, мы все отправились в ночной клуб Blaises, чтобы увидеть его дебютное выступление в Британии. Там были все, и мы сразу поняли, что Хендрикс представляет серьезную угрозу. Джими повторил на своей гитаре все трюки, которые Пит проделывал с 1964 года. Он был необычайно харизматичным. Просто невероятно. Его группа была так же тщательно подобрана, как и наша. Филигранно, просто идеально. Хендрикс переключался в мгновение ока, но Ноэль Реддинг и Митч Митчелл играли с ним нота в ноту. Они мгновенно понимали, в каком направлении он двигался, и следовали за ним. Такое не купить ни за какие деньги – это дар. И у нас и у них был этот дар. Удивительно, когда такое происходит, и если тебе довелось стать свидетелем такого события, то оно не оставит тебя равнодушным. Тем вечером все в Blaises: Клэптон, Бек, мы с ребятами – все были тронуты. Пит, конечно, выразился жестче. Он сказал, что чувствовал себя раздавленным.

Джими добился всего за короткий промежуток времени. Мы впервые увидели его в 1966 году, а к 1970 году его не стало. Кто знает, куда бы завела его музыка? Он бы изменился, как и мы. Он хотел, чтобы его музыка была ближе к джазу, он хотел поменяться, но публика не желала этого. Она попросту хотела все большего и большего. Похожая история случилась с Cream. Аудитория Cream постоянно требовала знакомой музыки, но группа больше не могла удовлетворять их запросы. Деваться было некуда, и это тоже оказывало давление. Многие рок-группы потерпели крах из-за подобных ситуаций.

Джими стремительно набирал популярность. Он был звездой, и он стоял за кулисами на фестивале в Монтерее, лицом к лицу с Питом, споря о том, кто должен выступить первым. В конце концов было решено подбросить монету, и этот жребий выиграл Пит. Мы пошли первыми, спасибо, черт возьми, и оставили сцену, разорвав в клочья аудиторию и наше оборудование. Затем вышел Джими и поджег свою гитару, но это не имело значения. Для нас это все еще был поворотный момент. Американцы увидели нас. Они увидели, что мы способны сделать вживую. И все это я провернул в покрывале, которое купил на антикварном рынке в Челси. В те времена это было в порядке вещей.

Ни у одной из рок-групп не было стилистов или дизайнеров. Перед каждым турне мы околачивались в районе Кингс-роуд в поисках чего-нибудь, что могло бы изменить наш облик. Жилет с бахромой, который я носил на «Вудстоке», был из магазина в Илинге. Смелый индийский наряд, в котором я предстал во время нашего турне в 1975 году я проделал в нем отверстия и силами «Ателье Роджера Долтри» превратил его в костюм. Жена Майлза Дэвиса позвонила Хизер узнать, кто был дизайнером моего костюма. В следующий раз, когда мы увидели его выступление, он щеголял в таком же наряде. Я очень сомневаюсь, что он раздобыл его на местной гаражной распродаже. Для меня не имело значения, откуда взялась та или иная вещь. Важно быть красной овцой, а не черной.

Той ночью в Монтерее сработал прикид из покрывала. Я отпраздновал наш успех парой напитков и коктейлем, которые мне подарил Август Оусли Стэнли III, король ЛСД, или Медведь, как его называли все на Западном побережье. «Всегда ограничивайся только одним косячком, – сказал Оусли, передавая его мне. – Больше в тебя не влезет». Оусли был первым парнем, который начал массовое производство ЛСД. В период с 1965 по 1967 он произвел пятьсот граммов ЛСД, а это миллион доз. И вот этот человек велел мне держаться подальше от всей этой радости. Я последовал его совету.

Косяк был американской версией «Камберуэлльской морковки» (косяк, состоящий из двенадцати листов бумаги, длиной около восемнадцати дюймов, наполненный чистой марихуаной. Термин берет начало из культового британского фильма «Уитнэйл и я». – Прим. пер.). На то, чтобы расправиться с ним, у меня ушла большая часть ночи, но я не возражал, потому что Кэтрин Джеймс, подруга Эммаретты, вернулась ко мне в мотель, чтобы помочь. Она была красивой блондинкой, и все за ней бегали. И, несмотря на то, что во время нашей первой встречи я был с Эммареттой, а Кэтрин – с Эриком Клэптоном, в Монтерее она разделила со мной тот чудесный ментоловый косячок.