Я не особо политичен, но я осознаю, что происходит в мире. И я задаюсь вопросом: как человечество собирается разобраться со всем этим, вместо того чтобы без конца плясать на одних и тех же граблях? Я понимал, что Пит попытался открыть людям глаза на некоторые вещи, чтобы заставить думать. «Rael» была нелепой поп-песней, но в то же время она была гениальной. Это стало большим шагом вперед по сравнению с «My Generation», что принесло поистине огромное облегчение.

Ребята по-прежнему громили инструменты, но это было не единственной нашей фишкой. Мини-опера на Who Sell Out служила предвестником того, что должно было вот-вот произойти, поэтому я не сидел сложа руки. Мне предстояло найти разные голоса, чтобы соответствовать различным текстам песен. Я не мог передать все это с помощью одной агрессии или блюзовой развязности. Я должен был измениться. Мик Джаггер всегда звучал как Мик Джаггер с его насмешливо-американским блюзовым голосом, но с музыкой Пита мне не хотелось звучать как Роджер Долтри образца 1966 года. Чем сильнее я менялся, тем больше Пит был заинтригован этим процессом. Он хотел узнать, как далеко сможет зайти в этих экспериментах.

Помогло и то, что я развивался: я стремился к самопознанию, отрастил вьющиеся волосы, переехал в приличную квартиру в Сент-Джонс-Вуд со своей девушкой. У нас была договоренность, которая идеально мне подходила: я платил за аренду, она покупала еду. Моя задача сводилась к тому, чтобы найти деньги – около четырнадцати фунтов стерлингов раз в месяц, а в холодильнике всегда была еда. Это было некое подобие безмятежного домашнего уюта, и это означало, что у меня был человек, который мог подать стакан воды, когда мне нездоровилось. А заболел я почти сразу после того, как она переехала. Все из-за фотосессии для этого альбома. Каждый из нас позировал для вымышленного рекламного постера. Пит красовался с дезодорантом «Одороно». Киту достался «Медак», несуществующий крем от прыщей. Джон заявился в студию достаточно поздно, рассчитав время так, что ему досталась девушка в леопардовом бикини. Хитрый ублюдок. Мне же выпал самый худший жребий.

Я пришел на съемки, и Дэвид Монтгомери, звездный фотограф-портретист, сказал: «Я хочу, чтобы ты сел в ванну с тушеной фасолью». «Хорошо», – ответил я. Они нарядили меня в полосатый викторианский купальник и уложили в оловянную ванну викторианской эпохи, а затем они достали четыре огромных чана с тушеной фасолью «Хайнц». Фасоль только что достали из холодильника, поэтому она была ледяной и густой. Через десять минут я начал дрожать, и они поставили электрический нагреватель у задней части ванны. Через пять минут стало очень жарко. Я должен был перемешать воду, как обычно делают люди в ванной, но в тот момент я об этом не подумал. Я пробыл там около сорока пяти минут, и клянусь, та фасоль, что плавала вокруг моей задницы, к концу фотосессии уже сварилась. Я ушел домой, и – вот те на! – пневмония. Я никак не мог перестать дрожать, но в то же время у меня горела задница.

Несмотря ни на что, в результате получилась отличная обложка для одного из моих самых любимых альбомов. Мне нравится эта пластинка, потому что это настоящая дань уважения тем дням, когда Би-би-си еще не заправляла миром поп-музыки. Сегодня нам дают слушать только то, что разрешает мамочка. Диджеи пиратских станций были настоящими поклонниками музыки, и конкуренция между ними вынуждала их пускаться в музыкальные авантюры. В те времена все слушали пиратов, и музыка была настоящей. Независимые станции были отдушиной для музыки нашего поколения, и Би-би-си это не нравилось. Им чертовски не хотелось терять власть. Вместе с правительством они сделали все возможное, чтобы остановить пиратские станции или по крайней мере снизить их аудиторию, и им это удалось. Мне очень нравится Би-би-си, но я не люблю ее за многие вещи, и это как раз была одна из них.

20 января 1968 года мы прибыли в Сидней для одиннадцатидневного тура по Австралии и Новой Зеландии. В гастролях принимали участие мы, The Small Faces и Пол Джонс, который к тому времени ушел из Manfred Mann. Пол – хороший певец и отличный исполнитель на губной гармошке, но он был рок-звездой другого класса. Он получил образование в Оксфорде, поэтому большую часть поездки остальные ребята доставали его, но я с ним ладил. Я также подружился со Стивом Марриоттом. Я восхищался им. По моему мнению, он был одним из лучших британских рок-певцов всех времен. Он и Терри Рид. В любом случае, это был единственный плюс того турне – возможность тусоваться с другими певцами, а не только с дикарями из моей группы. Все остальное было ужасно.

Пит положил начало нашим злоключениям, избив репортера, который спросил его, как он относится к девальвации фунта. Это был не самый корректный вопрос для человека, который только что провел тридцать шесть часов в самолете, пролетев через Каир, Бомбей, Карачи и Сингапур. С этого самого момента все покатилось по наклонной.

Сегодня Австралия стоит в ряду цивилизованных стран мира, но, приехав туда впервые, мы не могли поверить своим глазам. У зданий все еще были жестяные крыши, о кондиционерах никто слыхом не слыхивал. Куда бы мы ни пошли, нас встречали кричащие девушки, а позади всегда толпилась свора их деревенских дружков, порывающихся нас избить. Мы отыграли два концерта на Сиднейском стадионе, массивном старом сооружении с вращающейся сценой, где в лучшие дни проходили боксерские матчи. Фишка тех концертов заключалась в том, что мы играли для одной трети аудитории, а затем механизмы приводили сцену в движение, чтобы мы могли исполнить пару песен для следующей части аудитории и так далее. В разгар выступления The Small Faces сцена остановилась. Механизмы встали как вкопанные, и никто из техников не мог это исправить. К моменту нашего выхода сцену все еще не починили, и по моим расчетам это значило, что две трети зрителей вынуждены были довольствоваться видом наших затылков.

Весь тур обернулся катастрофой. Звук был дерьмовым, я ничего не мог услышать. Оборудование было дерьмовым. Мы взяли его напрокат, поэтому владельцам не понравилось, когда мы разбили его, но мы сделали это, потому что это было дерьмо. Пресса невзлюбила нас, потому что мы были молодыми и к тому же англичанами, у нас были длинные волосы, плохие манеры и мы трахали их дочерей. А затем кто-то из нас осмелился открыть банку пива в самолете. Это случилось на следующее утро после концерта в Аделаиде. Нас посадили в десять утра на рейс в Сидней. Быть в обществе рок-музыкантов в десять часов утра – не самая лучшая идея, и скандал был лишь делом времени.

Наш звукооператор Бобби Придден открыл бутылку пива. Пустяки, не так ли? Оказывается, что запрещается употреблять алкоголь, когда вы летите над штатом Южная Австралия. Во всяком случае, так было в 1968 году. Кто же мог знать? Но пиво Бобби стало искрой, разжегшей пламя небольшого бунта прямо в полете. Прежде всего, я слышал, как кто-то, возможно, Стив Марриотт, говорил стюардессе, что он был пятым в очереди на трон и мог делать все, что хотел. Затем, когда вызвали капитана, Бобби вставил последнее слово в их разгоряченной беседе, крикнув: «Как ты смеешь называть меня неряхой, когда ты сам носишь грязную рубашку?»

И понеслась. Капитан кинулся в свою кабину и объявил, что он изменяет курс самолета из-за «беспорядков» на борту. Мы опомниться не успели, как приземлились в аэропорту Эссендона. Возможно, вы подумали, что они просто выдворили Бобби и Стива из-за их возмутительного поведения, но нет – все девятнадцать человек, музыканты и помощники, оказались вышвырнутыми вон. Уму непостижимо. Мы вышли из самолета длинной шеренгой с поднятыми руками, и, конечно, представители прессы были тут как тут, чтобы запечатлеть это на камеру.